Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2019 - Коллектив авторов
Когда-нибудь компьютер разберется, кто из ее современников был всех известнее и почитаемее. Но уже и сейчас ясно, что три верхние ступеньки на этом воображаемом пьедестале почета в области «высоколобой» культуры занимают Ницше, Фрейд и Рильке.
Так вот, в биографии всех троих наша героиня обозначила собой самые яркие эпизоды. Эпизоды равной интенсивности, но разной длины. Причем она сама наметила своих героев – кого просто в собеседники, кого в друзья, кого во временные спутники жизни. Сама приблизила к себе каждого из них, сама каждому отвела его сроки. Ницше – три месяца разговоров и три недели робких поцелуев и напрасного распаления быстро отвергнутого жениха. Рильке – три года совместного кочевого быта и, соответственно, еще большего распаления, скорее всего, тоже напрасного. Фрейду – месяцы старческих грез о последней любви и десятилетия восторженного, всепрощающего почитания.
Поразительно, но их гамма чувств мало ее занимала. Сама она оставалась бесстрастной – как природа, которую, помнится, еще Пушкин называл «равнодушной». Эти вершины нужны были Лу, чтобы самой подняться повыше – в духовном смысле. Вот она и сближалась с ними – как железо с магнитом. А на их мужские, «макаковые», по Набокову, корчи ее прелестные стальные глаза смотрели с холодностью внимательного объектива. Разве что – с удовлетворенной улыбкой познания. Жаргон наших дней не обинуясь считает такую дамочку «динамисткой». Может быть, тут и кроется разгадка? Такая женщина не может наскучить.
Просто потому, что ее нельзя подчинить своей воле, сделать зависимой от собственной страсти. Сколько ни пыжься, а вольтова дуга не возникнет. Мужской пыл разбивался об ее эгоизм, который стал притчей во языцех. Его нельзя было не заметить. Кое-кто из людей сторонних называл его магическим; уязвленный Ницше нашел эпитет погрубее и попроще: он назвал ее эгоизм «кошачьим». Она этим своим эгоизмом щеголяла, бравировала. Иной раз в отелях, заполняя регистрационный листок, в графе «профессия» так и писала: «эгоистка» (по свидетельству Фриды фон Бюлов, ближайшей подруги, довольно известной в начале XX в. африканистки и беллетристки). Но ведь одного эгоизма мало, чтобы тебе поклонялись самые выдающиеся люди эпохи. А у подножия Лу теснились, кроме названных, и другие яркие звезды: знаменитый режиссер Макс Рейнхардт, писатели Шницлер, Гофман-сталь, Гауптман, Ведекинд. Она же лишь щелкала их по носу своим насмешливым веером, будто какая-нибудь капризница в оперетке. Каково им было это сносить? Ну ладно там Гауптман, человек застенчивый и без претензий. Честный немец, он и тут, оконфузившись, не слукавил: «Какая женщина! Жаль, что я для нее глуповат». Но остальные-то, привыкшие собирать живую обольстительную дань от своей славы, им-то за что такое наказание?
Впрочем, еще легко отделались. Ницше вот, считается, из-за Лу лишился рассудка. Причин и факторов в таком деле бывает, конечно, немало, но похоже, что последний толчок действительно дала разыгравшаяся меж ними драма неразделенной любви. Во всяком случае, на другой день после того, как Лу отвергла его брачное предложение, убитый горем Ницше писал одному из друзей: «Вот уж в чем я никогда не сомневался, так это в крепости собственного рассудка. И вдруг именно с этой стороны такой удар…» Первый симптом душевной болезни и впрямь проявился в момент разрыва с Лу. Потом симптомы стали множиться, и через несколько лет Ницше окончательно погрузился во тьму.
А ведь как заманчиво для него начинались их отношения с Лу – осененные знаменитой на всю Европу старухой Мальвидой фон Майзенбуг, в доме которой они впервые увиделись. (А знаменита она была не в последнюю очередь благодаря дружбе с Герценом, дочь которого, Ольгу, воспитала.) Еще раньше с Лу познакомился близкий приятель Ницше – философ Рее. Проведя в разговорах с ней вечер, он тут же излил свои восторги в письме к базельскому мудрецу. Тот к тому времени уже много чего написал и напечатал, слава его в академических кругах, хоть и не лишенная налета скандальности из-за вызывающего нигилизма, росла, среди его пылких поклонников числился и такой знаменитый композитор, как Рихард Вагнер. Получив сообщение приятеля, Ницше важно ответил, что раз так, раз отыскалась такая необыкновенная девушка, то он, пожалуй, на ней женится – годика эдак на два… В ту пору всякому немецкому профессору едва ли не вменялось в обязанность (прямо-таки как православному священнику) непременно жениться – так сказать, для пользы науки. Вот Ницше и высчитал, что для пользы его научной карьеры ему достанет и двух лет женской хлопотливой заботы. Знал бы, чем все для него обернется! Как жестоко посмеется судьба над его самомнением.
Не могут простить Лу до сих пор и поклонники Рильке. Среди носителей немецкого языка это такой же пламенный орден, как у нас стихийные пушкинисты. И как эти славные люди ненавидят Наталью Николаевну за то, что Пушкин женился на ней (а не, например, на пушкинисте Щеголеве, как пошутила Ахматова), так и рильковеды (рилько-еды) питают те же чувства к Лу – за то, что разбила сердце их идола. А ей вроде и дела мало. Ну, разбила и разбила.
Ни в одном из писем ее за тридцать лет – ни тени раскаяния.
Больше всех повезло Фрейду. Только ему она не успела, или не сумела, или не захотела навредить. Правда, когда они встретились, Лу было уже пятьдесят, а великому и того больше. Легче было сдержаться и переключить отношения в ничем не омраченную дружбу. Хотя влюбленность Фрейда была явной: цветы, провожания, письма, полные упреков в том, что он забыт и покинут, – словом, весь гимназический набор в исполнении прославленного старца. И только Лу он, этот основатель новой религии, готовившей сексуальную революцию, благодушно прощал всякую «ересь». В то время как во многом близкие ей по своим исканиям Юнг и Адлер низвергались с олимпа, осыпаемые язвительными проклятьями, она получала от Фрейда вкрадчивые заверения, что они с нею, конечно же, стремятся к одному и тому же, только с разных сторон. Любовь, может, и не зла, но слепа уж точно. Что же до нежностей со стороны Лу, то они достались, как многие уверены, дочери Фрейда – Анне. На эти мысли наводил ее явно «маскулинный» характер. К тому же было известно,
