Термитник – роман в штрихах - Лидия Николаевна Григорьева

Четыре

Ночь перед торжеством Алевтина Лаврентьевна Нечаева провела в подсобке уборщицы института тяжёлых металлов. Привычка ревниво отслеживать парочки целующихся аспирантов осталась у неё с далёких советских времён, когда она сама познала сладостный опыт горячего, юного и случайного совокупления с мало знакомым студентом старшего курса. Именно в подсобке уборщицы, именно в такой, в которой теперь оказалась нечаянно запертой на ночь. "Доктор наук, а ума – нема," – подумала она, засыпая на груде каких-то, как ей показалось, матрасов, совершенно забыв о том, что утром в актовом зале должно было состояться торжественное вручение наградной медали от Академии естественных наук. И нужно было бы успеть домой, чтобы переодеться и распечатать на принтере благодарственную речь. Она жадно спала в объятиях сладостных воспоминаний, не зная, что подсобка будет закрыта ещё три дня, потому что уборщица Айгуль улетела в Киргизию на похороны своего отца.

Пять

На открытии выставки широко известного в узких кругах художника было много разновозрастной молодёжи, хотя сам художник был немощен и стар. Пик его известности совпал с бульдозерным разгромом авангардистов.

Рослые, густоволосые, сплошь черноглазые девицы и юноши, мужчины и женщины постарше поражали однотипной, какой-то экзотической, персидской, сказочной красотой. Это были дети художника. Внебрачные-барачные, как любил он шутить, когда просыхал от запоя. Ибо женат никогда не был. Он и не жил-то никогда с ними. Не менял пеленки, не водил в детский сад. Не помогал материально. Ну, может время от времени, если та или иная женщина прорывалась в его захламленную мастерскую на чердаке высотного дома с просьбой или мольбой о помощи больному или немощному ребёнку. Но что поразительно: все дети любили и почитали его. Едва на руках не носили. Заказывали подрамники и рамки для его работ. Привозили из-за границы краски и колонковые кисточки. Оплачивали дорогие выставочные залы в столицах мира. И были весьма дружны между собой, несмотря на то, что матери у них были разные. Но и те зла не держали. Это было удивительно и необъяснимо. Ведь единственное, что он им дал, кроме жизни, это свою редкую, легко узнаваемую фамилию, как шанс не познать оскорбительную и непоправимую безотцовщину.

Шесть

Не ешь это, Амвросий! Эта лапша с глютеном! Нет, ну опять ты ешь одни жиры.

Какой сыр! Какой сыр! Ты читал на этикетке, сколько там молочных жиров? Поешь немного витамина Б! Или вот лучше цинк и сера. Ну, капуста, да… Или вот – пектин и магний. Ешь, хоть лопни, этот зелёный салат! Ну, что ты заныл. Не буду я жарить картошку. Ах, читал в интернете, что там калий, полезный для сердца.

А крахмал? Куда пошёл? Куда пошёл?! Какой стейкхауз? Там одни жареные жиры!

Он хлопнул дверью.

Вернулся через три часа вдоволь наевшись жареного молодого говяжьего железа. Ну и калия с крахмалом. А то как же. Не одним каратином и пектином жив человек!

Семь

Молодой адвокат Гальперович спустился в подземный гараж элитного дома и вставил ключ зажигания в свой новенький BMW. В кармане приятно шуршал гонорар за блистательно проигранное дело. Из салона машины ещё не выветрился запах дорогой натуральной кожи. Сидения приятно скрипели под его кругленьким плотным задом. Но сейчас этот скрип показался Гальперовичу слишком громким и неприятным. Словно что-то инородное затаилось под сиденьем. Встать бы и проверить."Ой, да ладно…" – подумал адвокат, подающий большие надежды узким криминальным кругам большого областного города. И эта мысль была последней в его короткой неправедной жизни.

Восемь

Молодой падишах родился поэтом и мечтателем. Престол ему достался случайно после того, как его старшие братья отравили отца и перебили друг друга в борьбе за власть. А этого худосочного малыша никто даже в расчёт не принимал. Он жил со своей матерью-славянкой на отшибе, в дворцовой пристройке в глубине огромного сада. И вот внезапно оказалось, что только в нем и течёт кровь древнего рода, уже тысячелетие правившего огромной страной.

Утром первого дня правления он позвал к себе старого визиря Аветика Азаряна, пережившего по мудрости своей трёх падишахов, и велел собрать по столице всех бродячих песнопевцев, накормить, подарить им по шёлковому халату с золотым вензелем – копией шахской печати.

Но посланники визиря никого не нашли. Этим вооруженным всадникам просто никто не признался, что он слагает песни не про соловья и розу, а про то, как тягостно иго любой власти для вольного сердца поэта. Никто из них не захотел стать придворным поэтом, сидеть у ног падишаха на голубом ковре и дрожать от возможной немилости. Тогда умный визирь выкупил у этих нищебродов свитки с поэмами и возложил их у ног падишаха. Тот с жадностью внедрился в рукописные тексты. А утром, усталый и бледный, сказал Азаряну: "Я всегда думал, что поэзия – это нечто более благоуханное".

И велел подавать государственные бумаги на подпись.

Девять

Этого жука он уже видел. Изумрудный красавец скарабей был украшением коллекции его дяди, как и рубиновая божья коровка. Все дело было в том, что изумруды и рубины тут были настоящими. Так же, как и большие сапфировые глаза хрустальной стрекозы. Разве мог десятилетний ребёнок устоять перед их красотой. Они были как живые. Он просто взял их поиграть. Но жук и правда потихоньку уполз от него и провалился в щель за шкафом. Божья коровка и стрекоза вылетели в открытое окно. Но никто ему тогда не поверил. Ну что… С дядей инфаркт. Родители развелись. Остатки коллекции были распроданы. Он остался полусиротой. Мать долго лечилась у психотерапевтов, сплавив туда остатки бывшего благополучия. И вот теперь этот жук мозолил ему глаза на лацкане пиджака наглой, безвкусно одетой тётки, поперёк себя шире, сенатора от псевдо-корякского округа! Антон сунул ей под самый нос большой меховой микрофон с логотипом телеканала, закрывший ей поллица и жирный подбородок. И совсем не удивился, когда изумрудный жук шумно брякнулся потом на его рабочий стол в телестудии, выпав из пушистой оболочки микрофона! Перебирая золотыми лапками, жук довольно бодро для привидения пополз к краю стола и упал за шкаф в глубокую щель за плинтусом. Теперь уже, вероятнее всего, навсегда. Как