Термитник – роман в штрихах - Лидия Николаевна Григорьева
Десять
Молодой продавец был похож на поляка. Есть у каждого народа такие узнаваемые типажи. Она улыбнулась ему. Но этот высокий блондин почему-то смотрел сквозь неё так, будто она невидимка. Много же он тут наторгует, в этом маленьком магазинчике East Europien food! А Марине, как назло, так захотелось настоящей копченой грудинки. В английских супермаркетах её днём с огнём не сыщешь. Когда же этот странный продавец очнется от своей грёзы? Ей захотелось хлопнуть в ладоши и побудить его заметить её. Но она воздержалась. Что он там видел за её спиной? А видел он яблоневый сад в лёгкой цветочной дымке. И эта дымка была похожа на фату его незабвенной Малгожаты. Неужели… Неужели он так никогда и не заработает в этой чужой и чуждой ему стране на домик в родной, благодатной глуши под Лодзью? С чем он туда вернется и вернется ли вообще…
"May I help you? – невидяще спросил он покупателя-невидимку. – May I help you…» – тупо повторил он стандартный лондонский вопрос. И неожиданно даже для себя вдруг сказал по-польски вслед уходящей несостоявшейся покупательнице: «А кто мне самому поможет, кто?…»
Одиннадцать
Он был бледен. И это украшало его. Художник и должен быть худым и бледным, была уверена Ася. И жить в нищете. Вот и встретила она свой идеал. Вот и легла с ним на рваный матрас с торчащими пружинами. Зато накрыт он был настоящим персидским ковром. "Достался от бабушки, – пояснил Андрей, – единственное, что удалось спасти при пожаре на её даче."
Ну, да, он жил там с ней. Родители достали своими нравоучениями, типа, иди работай! Да, это он курил ночью в постели. И не виноват, что бабушка его – бывшая прима оперного – была тучной, плохо ходила, а спала все равно под крышей в мансарде.
"Вы похожи на неё, – сказал он Асе. – Голос такой же низкий и глубокий. До печёнок достаёт! – неожиданно добавил он. И закурил прямо в постели.
Его гостья безмятежно спала с блаженной улыбкой на привядших губах.
Пожарники приехали быстро. Но спасли только бледного и худого молодого живописца.
Двенадцать
Она сама не знала, почему пошла с ним в этот убогий сарайчик для рыбацких снастей на берегу моря, за свалкой старых дырявых лодок. Он просто пригласил её танцевать и больше не выпустил из объятий. До самого утра. Вообще-то она презирала эти ежевечерние санаторные танцы. Там толклись и терлись друг о друга под устаревшие мелодии чуждые ей и по возрасту, и по статусу "простые советские люди". В свои двадцать пять она только что с блеском защитила кандидатскую по античной философии. После банкета попала под дождь, долго ловила такси и простудила и горло, и придатки. И вот эти южные серные источники, этот казарменный лечебный режим. И этот рай земной окружавший барачные по виду корпуса старого санатория. И эти знойные запахи самшита… Сводящие с ума эндорфины, феромоны и афродизиаки. Он был выше неё на голову, широк в плечах, мускулист, голубоглаз. Тот тип высокого блондина, который только в зарубежных фильмах и можно было увидеть. На рубашке цвета хаки теснились значки инструктора по горному туризму. Он и в танце словно бы нес её на руках – такой невесомой она сама себе показалась.
И вот сейчас, почти через сорок лет, она вдруг вспомнила то, что хотела бы навсегда забыть: как утром в эту хибарку ворвалась расхристанная, громкоголосая южанка. Как вышвырнула вон её одежду. Как швырнула в него школьным портфелем (да, были тогда такие), как запричитала, что у него выпускной класс, что он идет на медаль. Что или институт, или армия. И что ему ещё семнадцати нет. И что – как ей не стыдно.
Стыдно. До сих пор стыдно. И ничего, кроме этого стыда, толком и не запомнилось.
Тринадцать
Он ухаживал за ней долго. Сначала год до женитьбы. Потом ещё тридцать лет угождал и всячески ублажал. И вот сейчас, когда она по-настоящему слегла, взял свою аудиторскую работу на дом и стал ухаживать за ней, как за ребёнком, которого они так и не завели. Она всё собачек заводила. Даже именитой заводчицей белых пуделей долго была. Но сейчас уж нет. Пока она сидела в коляске, он поменял ей постель, умыл, подмыл, поменял памперс. Вытер слюну с подбородка и покормил через трубочку фруктовым пюре. Когда она уснёт, он быстро сделает свою работу, засекретит файлы, снимет их на флешку. И наконец-то отдохнет. Посмотрит свои любимые фильмы для взрослых. Раньше она не разрешала ему их смотреть. Ревновала. Дурочка. Ведь он любил их смотреть ещё до свадьбы! Там одна немецкая порнозвезда очень была на неё похожа.
Четырнадцать
"Любовь – это пытка. Слава Богу, у меня это прошло давным-давно. Я счастлив просто!" Она одобрительно улыбнулась. Эти обычные пятничные посиделки в старинном английском пабе подарили ей однажды любопытного собеседника. С соседями, которых за долгую жизнь в Лондоне она знала почти всех поголовно, так не поговорить. How are you? – Fine! ВОТ И весь разговор. А ЭТОТ Валера ни слова не знал по-английски и с барменом изъяснялся жестами и мычанием. Нужно отдать должное лондонским аборигенам, они терпеливо относились к такому вот частому мычанию новых европейцев с паспортами Евросоюза. У Валеры был румынский паспорт. Он рассказал ей, что купил его, когда был в Молдавии на похоронах брата. Там все так делают. Цена вопроса пару тысяч евро для молдаван. Для других – дороже. Но тогда его только что разорила администрация родного города. Забрали павильон возле вокзала. Под землю. А какие пирожки пекла там его тёща! Пассажиры набивали ими пакеты, куда б ни ехали. Да что теперь. Мы ведь дома мусор, люди второго сорта. С двумя высшими образованиями, между прочим. Да кому они нужны, его дипломы! Ни там, ни тут. Что он делает в таком богатом районе Лондона? На подхвате был у садовника. Да вот только жесты и мычание не помогли. Подергал меж кустами травку, думал, что сорняк. А оказалось, что экзотическое нечто. Летом фиолетовым ковром расстилается. Хозяйка не то чтобы в крик, хуже. В слёзы! Вот дали немного денег, сказали не приходить. Да, не до любви сейчас, не до любви. А
