Избранные воспоминания и статьи - Осип Аронович Пятницкий
Деревня была поголовно безграмотной в буквальном смысле этого слова. Мальчики очень рано впрягались в работу, а девочкам грамота «не для чего». Школа была далеко, в 50 верстах от Федина, в деревне Яр. Насколько я припоминаю, никто из фединцев туда своих детей не посылал. Единственный грамотей в деревне, кроме ссыльных, был стражник. Ни часовни, ни церкви в Федине также не было. Несколько раз в году появлялся поп со своей свитой и сразу отпевал умерших, крестил детей и пр. Поп во время своих редких приездов в обиду себя не давал: он брал все — пушнину (белку), холст и пр.
Никаких молитв фединцы не знали. Вся их религия сводилась главным образом к иконе и к тому, что они крестились до и после еды.
В избах внешне было поразительно чисто. Фединцы скоблили полы, потолок и стены, но в кроватях, стенах, между досками в полу (они большей частью спали на полу) была тьма-тьмущая клопов. Не меньше было и тараканов. Спали местные жители в одежде зимой и летом, что чистоты не прибавляло, хотя они часто мылись в своих «черных» банях.
В деревне во время моего пребывания умерло много грудных детей от поноса, так как им сейчас же после рождения давали коровье молоко. Зато я не помню случая, чтобы за то же время умер кто-либо из взрослых. Живут они до глубокой старости. Медицинскую помощь населению оказывал фельдшер, приезжавший один раз в году.
По праздникам — осенью и зимой — шло поголовное пьянство. Крестьяне ходили вместе с женщинами и детьми друг к другу в гости, таская с собой четверти с самогоном, который выделывался в Плахине, где не было стражника. Молодежь орала песни. Нужно отдать им справедливость: никакой драки ни во время пьянства, ни вообще за все время моего пребывания в деревне я не видел. Изредка собирался сход для выборов старосты, сотского, распределения на каждый двор податей и определения количества и очереди поставки лошадей для нужд волости и полиции. На этих сходах много говорили, кричали, галдели, обыкновенно все сразу, но какое именно принималось решение, я никогда не мог понять. В конце концов богатеи и кулаки брали верх. Они преуменьшали количество имевшихся у них лошадей и прочего скота, чтобы платить меньше податей и уменьшить свое участие в подводной повинности. Хозяйство свое фединцы вели из рук вон плохо. Лошадей и скота они имели много, но зимой держали его полуголодным под открытым небом, и это тогда, когда вокруг было такое количество леса! Молока зимой у крестьян еле хватало для детей, и нам они отказывали в продаже его, а рядом, в Почете, было маленькое хозяйство польского ссыльнопоселенца Корольчука, который присылал нам зимой вдоволь мороженого молока, а также масло и сыр. Он держал своих коров в тепле и кормил их в достаточной мере. Крестьяне видели его хозяйство, и все-таки их коровы мерзли. В страшные морозы, доходящие иногда до 45–48° по Реомюру, они стояли под открытым небом (поить их водили к реке). Крестьяне были очень консервативны, и как бы хорошо и доверчиво они ни относились к политическим, которых они охотно пускали и даже звали в свои дома и давали им мелкий кредит, тем не менее политические ссыльные оставались для них преступниками.
К моменту моего приезда в Федино там оказались два уголовных ссыльнопоселенца, немец-мастер порохового завода из-под Питера, военный «преступник», и четверо политических ссыльнопоселенцев. Один из них, одессит Хаим Бер, интеллигент, сосланный по эсеровскому делу, страдал тихим помешательством, вследствие чего дошел до ужасного состояния. Он жил в полуразрушенной избе на печке. Второй — оборванный и грязный Якоб Гарбец, ссыльнопоселенец — рабочий-красильщик из Польши — был сослан по делу СДПиЛ. По образу жизни его нельзя было отличить от местных крестьян. Третий поселенец был латыш Паист из Прибалтийского края, жил он особняком от ссыльных, и, наконец, четвертая — работница-анархистка, незадолго до меня переведенная в Федино с каторги Ида Зильберблат{221}. Из всех политических ссыльных деревни она была единственным живым человеком. Даже немец оказался невероятным мещанином. Он прожил в России 25 лет и за это время не научился русскому языку и не знал ни русской, ни немецкой политической жизни.
Для охраны всех политических ссыльных в деревне находился стражник Роман Петрович Благодатский, который был со всеми ссыльными на положении чуть ли не «товарища», что дало ему право приходить ко мне в первые дни моего пребывания в Федине во всякое время дня и вечера, пока я в вежливой форме не предложил ему удалиться из моей квартиры. Картина жизни ссыльных оказалась не радужной. В конце марта т. Зильберблат поехала в Богучаны, а Паист совсем уехал из Федина. Остальные ссыльные остались уже до окончания весенней распутицы, которая длится месяц-полтора и во время которой из-за разлива рек никакого сообщения с Богучанами не имеется.
Первым делом я поселил в маленькой избушке, которая осталась политссыльным в наследство от прежних политссыльных, больного Хаима Бера вместе с одним стариком, уголовным поселенцем. Последний должен был за ним присматривать. Я написал родным Бера в Одессу, которые оказались очень состоятельными людьми, чтобы они ему присылали денег на жизнь и нужную одежду. Наконец, я предложил им обратиться к енисейскому губернатору с просьбой поместить их сына в больницу, а стражнику предложил сообщить по начальству о состоянии Бера. Это помогло. После распутицы его отправили в больницу в Красноярск.
В Канском уезде Абанской волости, граничившей с деревней Федино, находились две деревни невдалеке от нашей: Плахино, в 12 верстах, где ссыльных тогда не было, и Почет, в 35 верстах от нас. В Почете жили три политссыльных: один русский — Никита Губенко и два поляка — Фома Говорек{222} и Петр Корольчук. Последний завел свое сельское хозяйство и поэтому там осел основательно. Через него я выписал себе газеты и стал получать корреспонденцию из России, ибо с Почетом у нас была постоянная связь даже во время распутицы. Получение газет, книг и писем помогло мне избавиться от ужасной тоски и немного привыкнуть к новому положению, ибо в деревне не с кем было даже поговорить. Положение сразу сильно изменилось после распутицы: с каждым этапом летом 1915 г. привозили по одному, по два ссыльных. Первыми явились
