За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

– Каватину? Легче легкого! – раззадоривался Петушков. Смешнее прежнего изобразил музыку: – Трын-трын-трын-трын-трын! – и запел: – Ла-ла-ла-лейло! Ла-ла-ла-ла! Место! Раздайся шире, народ! Место! Ла-ла-ла-ла-ла-ла-а-а! Города первый любимец идет, первый!

– Это о тебе, – мурлыкнула мужу в ухо жена. – Ты – города первый любимец, Москвы.

– Да уж…

– Никакое не «да уж». На самом деле все тебя любят.

Они мчались по Садовой-Кудринской:

– Ах, счастлив судьбою я, честное слово, жизнь превосходна дельца такого, вроде меня, вроде меня! – пел диковинный водитель.

– Это тоже про меня? – уже смеялся Михаил Афанасьевич.

– Тоже! – смеялась Елена Сергеевна. – Первоклассный деляга. Прямо на митингах мог бы деньги зарабатывать.

– Что-то знакомое. Откуда это? – спросил пассажир.

– Здрасьте! – воскликнула пассажирка. – Булгакова не читали? Позор! «Собачье сердце».

– Точно, Булгаков! – засмеялся Булгаков. – «Собачье».

– Фигаро! Я здесь! Эй, Фигаро! Я там! Фигаро здесь, Фигаро там, Фигаро здесь, Фигаро там…

Слева мелькнул поворот на Поварскую, нынешнюю Воровского, где проклятый Дом литераторов и Союз писателей, в который его рано или поздно приняли, а когда пять лет назад собирали первый учредительный съезд, ему даже гостевого билетишки не прислали, сволочи, первому любимцу, дельцу такому!

– Фигаро вверх, Фигаро вниз, Фигаро вверх, Фигаро вниз… – заливалась певучая «эмка», неся в своем чреве самых несчастных и самых счастливых мужа и жену. – Сделано все, от меня что зависимо, и все довольны – вот я каков! Вот я каков! Вот я каков! Вот я каков! – И осеннее солнце дарило надежду, что все будет хорошо. – Ах, браво, Фигаро, браво, брависсимо! Много ль на свете подобных дельцов? – Красный светофор надолго задержал при подъезде к Арбату, и Петушков допел: – Первый любимец – вот я каков! Все я умею – вот я каков! Вот я каков! Вот я каков! Вот я каков!

Настенный шкафчик в квартире Булгаковых в Нащокинском переулке

[Музей М. А. Булгакова. Фото автора]

– Браво! – хлопала в ладоши Елена Сергеевна.

– Кстати, я краем уха слышал о Булгакове, – сказал таксист. – Вез я его тут недавно. Неприятный тип. Сразу: «Вы знаете, кто я такой? Я Булгаков, рыло в мыло, знать надо! Писатель!» И все такое. Фанаберия выше, чем у «паккарда». А я-то его любил, все пьесы пересмотрел, книжки читал.

Чета Булгаковых онемела.

– Это кто ж такой был? – воскликнул Михаил Афанасьевич.

– Говорю же, Булгаков, – фыркнул таксист. – Я ему, как вам, петь стал. А он: «Хреново поешь, за счет пассажиров поживиться хочешь, шкура!» Так и сказал: «Шкура!» А еще говорит: «Мне сам Сталин про себя пьесу заказал, а ты, харя, петь тут удумал».

– Что за сволочь!

– Не хотелось произносить это слово, но вы правы, сволочь.

– Да вот Булгаков! – указала на мужа жена.

– В каком смысле?

– В прямом! – рявкнул Михаил Афанасьевич, достал из кармана пиджака паспорт и предъявил его Петушкову. – Видали?

– И правда… – растерялся певучий водитель. – А тот кто же был тогда?

– Вот и я спрашиваю, кто тот? – сердито вернул в карман паспорт писатель. – И зачем? Давно это было?

– Да нет, месяца два назад.

– Все понятно, завистник, – сказала Елена Сергеевна.

«Эмка» наконец тронулась, но теперь в ее салоне задержалось молчание.

– Вы уж извините, что так получилось, – первым прервал тишину водитель. – Чепуха какая-то.

– А как он выглядел?

– Толстый такой, потный, лысый, брылистый, чесноком пахнет.

– Черт с ним! – махнула рукой Елена Сергеевна. – Спойте еще что-нибудь. У вас хорошо получается. Вам учиться надо и певцом быть.

– Мне и так хорошо, пассажиры в основном довольны, не скупятся. А что спеть-то? Евреев хотите? Могу евреев сколько угодно.

– Каких евреев?

– Из «Набукко» Верди.

– Будем евреев слушать? – спросила жена.

– Ну, можно, – уже сумрачно ответил муж.

Петушков изобразил урезанное вступление к хору еврейских пленников и запел:

– Ты прекрасна, о Родина наша! Необъятны твои просторы… – Но, свернув с Садового кольца, неожиданно зафальшивил, да так, что Булгаков сморщился и засмеялся сердитым смехом:

– На Садовом кольце у вас и вправду лучше получалось. А тут – будто камень в мясорубку попал.

– Можно еще раз через все кольцо проехаться, – неуверенно предложил певец.

– А что, давайте! – ухватилась за его предложение Булгакова.

– Нет уж, достаточно, – вздохнул Булгаков, понимая, что той радости и возрождения, которые он испытал в первые минуты езды, когда полетела «Застольная», уже не будет. – Хотя поете вы хорошо. Как арии заучиваете?

– Хожу на оперы, слушаю, тексты записываю, а теперь еще проще, пластинки стал покупать. Память хорошая, девать некуда.

– Это хорошо сказано!

Когда доехали до Нащокинского, Михаил Афанасьевич глянул на счетчик и заплатил ровно в два раза больше, чем там нащелкало.

– Спасибо! – обрадовался Петушков. – Теперь я буду знать, каков на самом деле Булгаков! Всем расскажу.

И он уехал в свою хорошую и радостную жизнь, полную дороги и пения, а они, словно полководцы после второго проигранного сражения, битые и хмурые, снова возвращались в свое логово.

И хорошо, что снова дом был пуст, Сережа на время их поездки в Ленинград временно поселился у отца в Большом Ржевском. Добрейший Евгений Александрович три года назад женился на дочке Алексея Толстого, моложе его на двадцать лет, у них родилась девочка, и там, в огромной квартире Дома военных, было хорошо, весело и уютно. Но Сережа никогда не жалел, что надо возвращаться в Нащокинский, да и старший брат его любил гостить и подолгу беседовать с писателем, которого весьма ценил и нисколько не ненавидел за то, что увел у отца мать.

Но сейчас не до Шиловских, и Елена Сергеевна заблаговременно позвонила бывшему мужу, все рассказала.

– Если ему станет лучше, я вызову Сережу к нам. Хорошо, спасибо, дорогой Евгений Александрович, золотой мой человек!

Михаил Афанасьевич уже лежал и постанывал, в глазах туман, во всем теле тяжесть, как при высокой температуре. Приходящую домработницу заказали на завтра, а сегодня Елена Сергеевна хлопотала по дому сама, приготовила завтрак, сбегала за газетами, в которые он нырнул, как в спасительный теремок, но не нашел ничего увлекательного там.

После завтрака сказал:

– Кто же этот подонок?

– М-да, – догадалась, о ком он, жена. – Думаю, не только в такси, но и где только можно выдает себя за Булгакова. И старается произвести максимально худшее впечатление.

– Это чтоб, когда узнают, что меня расстреляли, сказали: «Туда ему и дорога! Знал я этого Булгакова, сволочь первостатейная!» Такая спецоперация, пустили по Москве гавриков, чтоб изображали из себя