За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень
Сидящая в зале рядом с мужем Любовь Евгеньевна так ткнула его под ребро, что он чуть не взвыл.
– Я же говорила! Хорошо, что ты меня послушался.
И понеслись выступления одно восторженнее другого. Все замерли, когда на сцену вышел начальник Главискусства Свидерский. Его цензурное ведомство действовало параллельно с литературным Главлитом и театральным Главреперткомом и могло повлиять на судьбу пьесы. Но – украинец, а они больше других ненавидели Булгакова.
– Что я могу сказать после Алексея Максимовича, – вздохнул Алексей Иванович. – Только полностью присоединиться к его мнению. Если уж Горький предрек пьесе, как он сказал, анафемский успех, то лучше уж и не скажешь.
И он отправился обратно в зал, а ребрам триумфатора вновь досталось:
– Что я говорила! Всегда меня слушайся, Мака-задавака!
Следующим выступал Полонский, главный редактор двух крупных и весьма влиятельных журналов «Новый мир» и «Печать и революция»:
– Прочитанная пьеса – одна из самых талантливых пьес последнего времени, – сказал Вячеслав Павлович. – Это сильнее «Турбиных» и, уж конечно, сильнее «Зойкиной квартиры». В особенности хороши две первые картины. Дальше идет снижение и изображение только индивидуальных переживаний. Ставить эту пьесу необходимо. Прежде всего потому, что она талантлива. Белые этой пьесы никогда бы не поставили. Какой на самом деле герой Чарнота? Это Барон из «Дна». Едва ли только верно изображение генерала Хлудова. Подобные ему генералы – Слащев – возвращались из расчета, а не из угрызений совести. Совести тогда не полагалось, она спала дремучим сном. Вообще пьеса очень талантлива, и, товарищи, надо Булгакову дать возможность сделаться советским драматургом. Как вы считаете?
– Да-а-а-а! – проревел весь зал.
Последним говорил главный постановщик спектакля Немирович-Данченко, он рассказал, с каким небывалым энтузиазмом репетируют актеры:
– И какие актеры! – закатил он глаза. – Чарноту будет играть сам Качалов, Люську – Андровская, Серафиму – наша другая несравненная красавица Коренева, Хлудова – великолепный Хмелев… Как он страшно его играет!.. Главрепертком запретил пьесу, лишь прочитав ее, но, если он увидит пьесу на сцене, возражать против ее постановки едва ли он будет.
Вот оно, неуловимое счастье! За это стоило устроить пирушку. А на другой день выступление Горького опубликовала «Красная газета», а еще через день сама «Правда» объявила о начале репетиций новой пьесы Михаила Булгакова «Бег», и за ней все остальные советские газеты поспешили обрадовать театралов. Ах, эта упоительная неделя! Даже новое писклявое произведение Муки назвали на счастье Аншлагом, чтобы у «Бега» оказался еще больший успех, чем у «Турбиных».
– Ну, братцы, теперь ждем, что напечатает Федюнька Раскольников.
– А что он напечатает, Мака?
– Извольте: «Приношу свои кровавые извинения. Был пьян. В бреду. Болел свинкой. Всю морду раздуло, глаза в разные стороны торчали, едва читал. К тому же подсунули не “Бег” Булгакова, а очередной “Дрек” Тренева. Перепутали спьяну, где “Бег”, а где “Дрек”. Который про немецкого рабочего Августина. Ну, про которого песня. Пошлейшая пошлятина. Тренев вообще в последнее время ползает по полу и подбирает окурки. Вот я и разорвал пьесу. Думал, это Булгаков написал. Приношу самые кровавые извинения достойнейшему Михаилу Афанасьевичу!»
Участники пирушки, слушая такой вариант статьи Раскольникова, чуть со стульев не падали от смеха. Особенно Ося Мандельштам. Только его жена Надя сидела с мрачным лицом:
– Пару раз нам довелось побывать в гостях у этой мятежной четы. Он и эта блядища Рейснер. В стране голодуха, дети мрут, а у них – роскошный особняк, когорта слуг в белых перчатках и смокингах, великолепно сервированный стол, на котором только что устриц не было, а так – обожрись! Мерзавцы!
– Да ладно тебе, Жизненочек, – возражал Ося. – Два раза мы у них гостили и точно, как ты говоришь, обожрались. Месяц можно было потом ничего не есть, переваривать.
– Да тебе тогда гвоздь проглоти, ты и его переваришь.
Очень весело! Но на четвертый день после выступления во МХАТе Горький отчалил в свою несравненную Италию, прошло два дня затишья, и Раскольников выстрелил отнюдь не так, как предлагал в своем экспромте Булгаков. Бывший командующий Волжской флотилией, любовник пламенной революционерки Ларисы Рейснер нанес весьма хитроумный удар. Не по Булгакову. И, уж конечно же, не по Горькому. По Свидерскому: мол, защищая «Бег», тот дискредитирует и деятельность Главреперткома, и сами принципы советского искусства.
Ну и пошла писать губерния, не обстрел, а целый шквал снарядов убойной артиллерии, начиная с критика Бачелиса, понеслась пальба. Альбом с вырезками разгромных статей быстро стал набирать вес, как купец-старообрядец после Великого поста. «Булгаков потихоньку протаскивает идею чистоты белогвардейского знамени, он пытается заставить нас признать благородство белой идеи и поклониться в ноги этим милым, хорошим, честным, доблестным и измученным людям в генеральских погонах…»
Булгаковская Москва. Здание на Чистопрудном бульваре, 6. Здесь располагался Главполитпросвет Наркомпроса, в котором М. А. Булгаков встречался с Н. К. Крупской по поводу квартиры. Здесь же в дальнейшем размещался Главрепертком, куда он всякий раз приходил, как на казнь
[Фото автора]
– Где это в «Беге»?! – трясся от негодования Михаил Афанасьевич.
Все, вообще все выворачивалось наизнанку, критики находили в тексте пьесы то, чего там отродясь не водилось. «Написанная посредственным богомазом икона белогвардейских великомучеников»; «классовая сущность белогвардейщины выхолащивается и искажается, и тогда белая идея становится знаменем не буржуазии как класса, а знаменем горстки рыцарей честных и чистых»; «независимо от процента антисоветской дозы пьесы “Бег” ее постановку можно рассматривать как торжество и своеобразную победу антисоветски настроенных кругов»; «это апофеоз Врангеля и его ближайших помощников»; «Врангель, по словам автора, храбр и хитер. Умеет смотреть открыто опасности в глаза»; «Врангель охарактеризован как большой патриот и хороший политик»; «автор сознательно обобщил в образе Голубкова все черты нашей интеллигенции, какой она ему кажется: чистая, кристальная в своей порядочности, светлая духом, но крайне оторванная от жизни и беспомощная в борьбе»; «оказывается, вооруженная борьба с большевиками на определенном историческом этапе была не общей политической
