Допинг. Запрещенные страницы - Григорий Михайлович Родченков
8.2. Где взять метилтестостерон? — Определение ЭПО
Но исчезли не только глюкуронидаза и MSTFA, у нас совсем не осталось метилтестостерона, анаболического стероида и важнейшего соединения для проведения анализов по процедуре IV. Перед началом анализа в каждую пробу добавляется метилтестостерон из расчёта 500 нг, или 0.0005 мг, на миллилитр мочи, и в дальнейшем метилтестостерон претерпевает все стадии подготовки пробы к анализу, позволяя контролировать и оценивать качество пробоподготовки. Соединение, выполняющее такую функцию, называется внутренним стандартом. Метилтестостерон в Москве так просто не найти, российский Постоянный комитет по контролю наркотиков (ПККН) своим постановлением № 2/85-2002 от 28 октября 2002 года включил все анаболические стероиды в Список сильнодействующих веществ — тогда свалили всё в одну кучу вместе с наркотиками. Но меня очень выручила поездка в Гент, в Бельгию, на контрольный анализ пробы Светланы Кузнецовой.
В пробе Кузнецовой эфедрина оказалось 14 мкг/мл, совсем немного — на 2 мкг/мл — выше допустимого предела. Вообще с Кузнецовой вышла неоднозначная ситуация. В конце 2004 года соревновательный сезон официально закончился, но в Бельгии по случаю Рождества или Нового года игрались «выставочные матчи» — совместные тренировки, открытые для зрителей. Никто к этим матчам специально не готовился, рейтинговых очков они не приносили и в теннисном календаре не стояли, всё делалось для удовольствия зрителей. Играли звёзды — Жюстин Энен, Ким Клайстерс и Светлана Кузнецова, но она играла простуженной. Неожиданно приехали офицеры и взяли пробы на допинговый контроль.
Вопрос: это пробы соревновательные или внесоревновательные? Я не знаю наверняка, но полагаю, что неожиданность является основным признаком внесоревновательного контроля, и тогда применение эфедрина не будет считаться нарушением антидопинговых правил. Однако неблагоприятный результат анализа просочился в прессу, все великие теннисистки заволновались по поводу своей репутации и потребовали полного расследования. И дальше покатилось, всплыло имя Кузнецовой, запросили контрольный анализ пробы Б, назначили сроки его проведения — и всё, мне выдали билет и паспорт с визой, и я поехал в Гент. Анализ в то время был невероятно продолжительный: по старым лабораторным стандартам все многоуровневые калибровки надо было проводить заново от начала до конца, затем набирать статистику по самой пробе и лабораторным контрольным образцам, так что вся лаборатория была парализована на два дня.
Бог с ней, с Кузнецовой, там всё подтвердилось, дальше разберутся без меня. Но я был очень благодарен директору лаборатории профессору Францу Дельбеке, которого знал ещё с 1987 года, за маленькую виалку с метилтестостероном, нам этого количества хватило надолго. Вторым неотложным вопросом было определение эритропоэтина, и доктор Питер ван Ино мне всё рассказал и показал. Методика определения ЭПО немыслимая, это электрофорез с двойной фокусировкой и двойным блоттингом, это даже выговорить невозможно — и как такое вообще могли придумать! Анализ идёт полных два дня, это биохимия, там всё абсолютно другое, мои знания в этой области минимальны и опыт на нуле. Никто из моих сотрудников в Москве этого не знал и никогда не делал, срочно нужны новые специалисты именно в этой области, а где их взять? Просто ужас.
Но самый ужас-ужас заключался в том, что Семёнов официально рапортовал о выполнении анализов на эритропоэтин, не делая самого анализа, однако выставляя счёт к оплате за анализ. Это был настоящий беспредел. В Москве буквально за неделю до моего второго пришествия в лабораторию проводился этап Кубка мира FINA по плаванию на короткой воде, были установлены мировые и континентальные рекорды, а для их утверждения требовался дополнительный анализ на эритропоэтин. Логика Виталия Семёнова была простой: если вам для утверждения рекордов надо, чтобы был проведён анализ на ЭПО, то мы вам такую бумагу подпишем и пришлём.
Вернувшись из Гента, я направил письма международным федерациям, сообщив, что по причине возникших технических трудностей определение эритропоэтина в Москве временно прекращено. У Семёнова эритропоэтином занимался профессор, три года числившийся на половине ставки, приходивший редко и снова исчезавший на неопределённое время. Столкнувшись с ним в лаборатории, я спросил, чем он занимается и когда будет готова методика. Он стал мне объяснять, что ведёт передовые научные исследования, широко и глубоко экспериментирует, работает над усовершенствованием методики определения ЭПО. Однако учёностью меня не обморочишь, полковник Скалозуб был молодец и выдал лучшую фразу в русской литературе.
Я продолжил расспросы:
— Исследования — это хорошо, но где сама методика? Почему за три года вы её не воспроизвели?
— Методика слабая и местами неправильная, поэтому она не была воспроизведена, — получил я ответ от профессора.
— Но почему тогда вы отправляли факсы с результатами проведённых анализов по определению эритропоэтина? — я начал понемногу злиться.
— Это делал Семёнов, — возразил мне профессор. — Эти факсы я не видел и результаты анализов не подписывал.
С этим профессором всё стало ясно: типичный представитель академической науки, мыслитель, которому идеи и открытия влетают в голову в любой момент, особенно когда его нет на рабочем месте. Дисциплина, серийные анализы с девяти часов утра и так изо дня в день — это не для него. Он не способен полностью сконцентрироваться на двухдневном тщательном анализе мочи, когда всё время на ногах — и с большим объёмом ручной и «мокрой» работы.
Однако надо было срочно что-то делать. Я позвонил доктору Гюнтеру Гмайнеру в Австрию, в Зейберсдорф, и попросил принять меня на пару дней, чтобы я мог посмотреть весь анализ на эритропоэтин «от начала и до конца», эта была любимая присказка Семёнова. Хватит тебе отстреливать российских спортсменов, Егора Титова
