Полководец, Суворову равный, или Минский корсиканец Михаил Скобелев - Андрей Борисович Шолохов

– Я? – почти крикнул Скобелев, но одумался. – В революциях, дружище, стратегическую обстановку подготовляют политики, а нам, военным, в случае чего, предстоять будет одна тактическая задача. А вопросы тактики, как ты сам знаешь, не предрешаются, а решаются во время самого боя, и предрешать их нельзя»[220].

Этот разговор, записанный Врангелем, происходил вскоре по возвращении Скобелева из заграничного отпуска, в который он отправился после аудиенции у императора.

2

В Париже Скобелев «бросился в веселый омут» развлечений, стараясь отвлечься и забыться от всего. Но это удавалось ненадолго. Здесь он виделся с графом Лорис-Меликовым, с премьер-министром Франции Л. Гамбеттой, с которым установились прочные связи. В разговорах с ними его мысли возвращались к России.

В те дни Михаил Дмитриевич стоял на распутье. Он колебался – «возвращаться ли ему в корпус и продолжать командовать или ехать обратно за границу, испросив продолжение отпуска до 11 месяцев. Тогда, само собою разумеется, с отчислением от должности»[221]. По обыкновению, он попросил своего дядю Адлерберга разузнать настроения при дворе относительно этого. В письме к нему он высказывает мысли, характерные для многих вдумчивых россиян: «Жилось за границей неохотно, а возвратился против воли. Эта двойственность чувств и стремлений присуща, думаю, не мне одному, и, полагаю, есть результат наших общественных недугов, еще более прежнего ныне затемняющих все. Впрочем, очень может быть, что, не надевая вновь известных зимницких зеленых очков, я, тем не менее, невольно смотрю через их тусклые стекла. Дай-то бог… я охотно бы в данном случае ошибся. Тем не менее я верую, что не отдаляюсь ни мозгом, ни сердцем от всего мыслящего на Руси. Крайне разнородны виды нигилизма – только цель единая. Тем хуже для тех, которые того не осознают… Мы живем в такое время, что люди склонны к крайностям. Если не с нравственной, то с психической точки зрения это вполне объяснимо»[222].

Эти строки говорят о том, что взгляды самого Скобелева по внутренним вопросам нашей политики были далеки от крайностей как западнической, так и славянофильской концепций. «Время такое, – писал далее Михаил Дмитриевич, – ведь мы живем теперь недомолвками». Невольно слышатся слова Грановского по случаю смерти Белинского: «Какую эпоху мы переживаем: сильные люди ныне надломлены. Они смотрят грустно кругом, подавленные тупым равнодушием. Что-то новое слышится… но где же правдивая сила».

Скобелев искал исторических аналогов: «За последнее время я увлекся изучением, частью по документам истории, реакции в двадцатых годах нашего столетия. Как страшно обидно, что человечество часто вращается лишь в белкином колесе. Что только не изобретал Меттерних, чтобы бесповоротно продвинуть Германию и Италию за грань неизгладимых впечатлений, порожденных французской революцией. Тридцать лет подобного управления привели в Италии – к полному торжеству тайных революционных обществ, в Германии – к мятежу 1848 года, к финансовому банкротству и, что всего важнее, к умалению в обществе нравственных и умственных начал, создав бессильное, полусонное поколение… В наш век, более чем прежде, обстоятельства, а не принципы управляют политикой».

К этим рассуждениям можно добавить наблюдения за историей России, где уже почти пять столетий развитие шло по спирали – сначала политические реформы, нововведения, потом отступление, контрреформы. В основе такого развития, на наш взгляд, лежит борьба между либеральными и консервативными элементами. Существование и тех и других, в общем-то, оправданно. Если либералы движут прогресс, то консерваторы не дают ему отойти от реалий страны и тем самым сохраняют ее от разрушения. Но в России эта борьба протекает особенно остро, так как наши либералы слишком эгоистичны, оторваны от народа, часто не учитывают его интересов. В результате они провоцируют междоусобицу, приводящую к огромным потерям.

Судя по всему, летом 1881 года М. Д. Скобелев был довольно резко настроен против нового императора. Так, П. А. Кропоткин в своих воспоминаниях писал: «Из посмертных бумаг Лорис-Меликова, часть которых обнародована в Лондоне другом покойного, видно, что, когда Александр III вступил на престол и не решился созвать земских выборов, Скобелев предлагал даже Лорис-Меликову и графу Игнатьеву… арестовать Александра III и заставить его подписать манифест о конституции. Как говорят, Игнатьев донес об этом царю и таким образом добился назначения министром внутренних дел»[223].

При этом Кропоткин ссылался на уже упомянутую книгу «Конституция графа Лорис-Меликова». Однако в этом сочинении нет никаких материалов о предложении Скобелева Лорис-Меликову организовать государственный переворот. Почему Кропоткин ссылался на вполне конкретное издание? Нет оснований обвинять его в умышленной фальсификации. Книга Лорис-Меликова издана русским эмигрантским революционным издательством, к деятельности которого был близок и Кропоткин. Возможно, он видел документы еще до их появления на свет, о чем и запасал в своем дневнике. При окончательном же редактировании книги эти материалы по неизвестным соображениям были изъяты.

Такое предположение наиболее правдоподобно, тем более, что в рассказе самого графа М. Т. Лорис-Меликова о свидании с М. Д. Скобелевым, переданном А. Ф. Кони, содержатся определенные намеки на решительное настроение генерала[224].

Эта встреча произошла в Кельне. Летом 1881 года, по желанию генерала Скобелева, в специально приготовленном вагоне-салоне, где Михаил Дмитриевич и ожидал Лорис-Меликова.

«Встретил на дебаркадере с напускной скромностью, окруженный все какими-то неизвестными, – вспоминал Лорис-Меликов. – Умел играть роль!.. Когда мы остались одни в вагоне вдвоем со Скобелевым я ему говорю: «Что Миша? Что тебе?» Он стал волноваться, плакать, негодовать: «Он (то есть Александр III, принимая Скобелева после Ахал-Теке) меня даже не посадил!» – и затем пошел, пошел нести какую-то нервную ахинею, которую совершенно неожиданно закончил словами: Михаил Тариелович, вы знаете, когда поляки пришли просить Бакланова о большой мягкости, он им сказал: господа, я аптекарь и отпускаю лишь те лекарства, которые предпишет доктор (Муравьев), обращайтесь к нему. То же говорю и я! Дальше так идти нельзя, и я ваш аптекарь. Все, что прикажете, я буду делать беспрекословно и пойду на все. Я не сдам корпуса, а там все млеют, смотря на меня, и пойдут за мной всюду. Я ему устрою так, что если он приедет смотреть 4-й корпус. То на его «здорово, ребята» будет ответом гробовое молчание. Я готов на всякие жертвы, располагайте мною, приказывайте. Я ваш аптекарь…»

Я отвечаю ему, что он дурит, что все это вздор, что он служит России, а не лицу, что он должен честно и прямодушно работать и что его способности и влияние еще понадобятся на нормальной службе и т. д. Внушал ему, что он напрасно рассчитывает на меня, но он горячился, плакал и развивал свои планы крайне неопределенно,