Седьмой отряд - Энди Макнаб
Патруль рассеялся, и Быстроногому с Динджером пришлось плыть через Евфрат, чтобы уйти от преследователей. Динджер не хотел, но Быстроногий показал пример и сохранил им обоим жизнь. Их схватили на следующий день. Быстроногий умер некоторое время спустя, почти наверняка от переохлаждения.
Только один из нас смог пересечь границу. Крис, тот, с кудрявыми каштановыми волосами, был из Территориальной армии — резервистов — и пришел в Горный отряд примерно за четыре года до войны, пока я был в Det. Это была его первая операция. Он провел пару лет в Германии, занимаясь горной подготовкой, и все, чему его там научили, похоже, сработало: он продолжил путь самостоятельно и, в конце концов, добрался до Дамаска.
Остальные четверо из нас были схвачены в разных точках вдоль иракской границы на третий день, и провели следующие семь недель в допросных центрах в Багдаде. Одним из них была печально известная тюрьма Абу-Грейб. По пути на допрос и обратно охранники сковывали нам руки наручниками за спиной, завязывали глаза, раздевали догола и неоднократно избивали.
Дознаватели были двух типов. Некоторые из военных проходили обучение в Сандхерсте во время войны с Ираном. А еще были сотрудники тайной полиции — эти ребята действительно наслаждались своей работой.
Нас били плетьми и жгли раскаленными докрасна на керосинках ложками. Нас избивали дубинками и привязанными к палкам стальными шарами. Мои зубы были разбиты ботинками и прикладами винтовок, когда меня застали в двух шагах от границы, поэтому позвали стоматолога. Он сказал, что девять лет проработал в больнице Гая, засмеялся и вырвал мне один из задних коренных зубов плоскогубцами.
Всем этим ребятам нужна была информация немедленно, чтобы можно было тут же начать действовать. Чем мы занимались? Где все остальные и что они будут делать?
Они знали, что Полк вступил в дело, потому что «Скады» подвергались ударам. Они хотели получить информацию, которая помогла бы им противостоять этим атакам. Нашей задачей было скрыть от них эту информацию.
Выражение «военнопленный» — полная чушь. Мы не были военнопленными, мы были военными заключенными. Но мы по-прежнему должны были выполнять свою работу. Мы не собирались говорить им то, что они хотели знать, по той простой причине, что ребята на земле были нашими друзьями. Мы знали их жен, детей, даже собак и кошек.
Последующие недели были посвящены попыткам стать серым человеком, попыткам свести к минимуму количество побоев, попыткам казаться настолько незначительными, что мы просто не стоили внимания.
На деле это не сработало. Из Багдада вышибали дерьмо с часа после заката до двух часов до рассвета. Временами прилетало даже по месту, где нас содержали. Не было ни воды, ни электричества, а семьи и друзей наших охранников убивали и калечили. Тем временем их враги были прямо у них под носом, в наручниках, голые и в одиночных камерах. Вполне естественно, что они приходили и вымещали на нас свою злость. Эти пинки и побои пугали меня больше, чем допросы. Я начал сходить с ума.
Все стало так плохо, что я даже пытался заговорить с богом, но он не ответил. Наверное, он был слишком занят, подставив ухо Фрэнку.
И тогда я вспомнил лекцию человека, у которого было в этом гораздо больше опыта, чем я надеялся когда-либо получить. Он был пилотом морской пехоты США, летавшим на «Фантомах» во Вьетнаме. Его сбили над Ханоем, и он провел шесть лет в одиночной камере под постоянными пытками. Все крупные кости в его теле были сломаны. Он не получал никакой медицинской помощи. В итоге он остался без зубов, волос, без мышечной массы. Он был ужасно изуродован, но он был жив. Полк пригласил его в гости. Если солдаты с такой вероятностью оказаться в плену, как мы, ознакомятся с опытом других, возможно, что-то из сказанного ими поможет нам, попади мы в такую ситуацию.
В моей багдадской камере мой разум катился в тартарары, но я обнаружил, что его слова мне помогли.
Держитесь за память о тех, кого вы любите и хотите увидеть снова.
Я думал о ребятах в патруле, особенно о тех, кто, как я знал, погиб. Меня переполняла гордость. Я надеялся, что я им ровня. Я не боялся умереть. Мы все знали, что приходим из ниоткуда и закончим, уйдя в никуда. Это было частью бытия. Я почти завидовал Бобу Консильо, который пал, сражаясь; меня же могли просто уморить голодом или забить до смерти.
Я даже подумал о словах Фрэнка про тигра и овцу, и решил, что этот глупый ублюдок был прав с самого начала.
Я не чувствовал озлобленности и страха. Никто не заставлял меня быть солдатом. Я не боялся быть убитым — да ну нахер, я просто хотел, чтобы когда это случится, это было быстро, как с Бобом, делавшим свою работу.
Я вряд ли стал бы похваляться службой в Полку, а потом ныть, когда что-то шло не так. Людей убивали. Именно это и произошло. Если вам это не нравилось, находилось много желающих занять ваше место.
Иногда мне удавалось выдавить из себя улыбку. Я представлял, что Боб наблюдает за мной. Он бы поиздевался над этой дерьмошапкой, забившейся в угол в куче собственного дерьма.
Поначалу я воспринял плен как личное. Это был первый раз, когда я действительно потерпел неудачу с момента поступления на службу. Но затем оптимист во мне сказал: «Все будет хорошо. Я еще не умер. Может быть, я доберусь до следующего этапа. Мне просто нужно пережить следующий допрос, следующее избиение, следующий день, следующий час…»
И снова пилот был вдохновителем. Я вспомнил, как он начал свою речь. Он расставил руки, прижав локти к бокам, и сделал три с половиной шага, повернулся, сделал еще три с половиной шага, снова повернулся. Я смотрел на него и гадал, что за херню он творит.
«Это была моя камера… это было мое пространство… на протяжении шести лет…»
Он вошел туда, изображая из себя крутого морпеха, но из него выбили всю дурь. Прояви агрессивность к двоим, и в следующий
