За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень
– Вы такой славный, – мяукала она в ответ, и он видел, что она готова к поцелуям, но все тянул, как гимназист. «В сущности, зачем она вам?» – размышлял он интонациями Шарикова. Да еще Утесов напоследок шепнул: «Миша, опасайся этой женщины, она роковая. Да и зачем тебе старуха? Ей явно больше, чем она тебе скажет. И старше тебя лет на семь». А он еще этак нехорошо взял эстрадника за лицо и отпихнул.
Когда дошли до памятника Тимирязеву, вспомнилось:
– Однажды за биллиардом я спросил у Маяковского совета, какую фамилию дать профессору. Он тотчас выпалил: «Тимирзяев».
– Ха-ха, а вы дали фамилию Преображенский.
– Нет, Персиков.
– А, это в «Роковых яйцах».
– Все-то вы обо мне знаете! Уж не приставлены ли вы ко мне, прекрасная чекисточка?
– Пуркуа па? Вы находите это предосудительным?
– Да мне все равно. Пусть хоть кто-то будет приставлен. Хуже, когда всем на тебя плевать.
– Бедный… – И она встала перед ним в темноте Никитского бульвара. Тут уж лишь самое верное жене бревно проплыло бы мимо. Целоваться с женщиной ниже тебя ростом приятно, а то с Любангой он всегда чувствовал себя как с равной, и это ему не нравилось. Тут же приходилось слегка нагибаться, а ей вставать на цыпочки.
– А куда мы, собственно, идем? – спросила она, когда они долго плыли дальше, опьяненные первым поцелуем.
– Домой, – ответил он бесшабашно. – А вот и Гоголь.
Освещенный старинными фонарями андреевский Гоголь-птица, умирающий аист смотрел на них слепыми глазами.
– Когда-нибудь и я так сяду и умру, – печально пробормотал Михаил Афанасьевич. – А ты будешь рядом.
Уже на бывшем Пречистенском бульваре она опомнилась от сказанного им:
– А куда домой-то?
– Ко мне домой.
– У тебя там жена.
– Она мечтает с тобой подружиться.
Дошли до Пречистенки.
– Какая-то нелепость, – притормозила Шиловская. – Девять часов вечера. Без предупреждения, с пустыми руками… Да и выпившие!
– Ничего страшного, рядом магазинчик, чего-нибудь накупим, – ответил он, но секрет у него в кармане таил нечто совсем иное. – А хмель развеется, пока дойдем. Можем на трамвае или такси поймать.
– Нет, лучше и впрямь пешком. Вечер прекрасен. И так пахнет весной! Но только как это я явлюсь в дом к женщине, с мужем которой только что целовалась?
– Постой, не говори ничего, – таинственно произнес он, когда они прошли мимо Чертовского училища благородных девиц, куда теперь перевели часть академии РККА. Здесь он резко свернул и повел ее во тьму Мансуровского переулка.
– Куда мы?
– Молчи!
Миновав особняк архитектора Кузнецова, он открыл калитку и подвел ее к крыльцу неказистого двухэтажного домика. И тут из кармана его извлеклось то, о чем ты, неимоверно проницательный читатель, давно уже догадался, учитывая и название главы. Открылась дверь, под ноги бросились ступени, зажегся свет, и они оказались в весьма опрятном полуподвальном помещении с белокаменными стенами и камином. На столе ждали бутылка вина и закуска. В углу – широкая кровать.
– Где мы?
– Это еще один мой дом. Потайной.
Он схватил ее, обнял, привлек себе, и звонкая пощечина стала третьим гостем полуподвала.
– Ах вы, подлец! Неужели вы думали?.. Притон какой-то! Немедленно! – Она выскочила вон в переулок, он догнал ее:
– Люся!
– Пошлость! Какая чудовищная пошлость!
Она выбежала на Пречистенку и приказала:
– Возьмите мне таксомотор!
Как на грех, словно из-под земли выскочила готовая на все «реношка», анфас похожая на Чехова в пенсне.
– Куда, голуби? – задала женщина-водитель традиционный московский извозчицкий вопрос.
– Садовая! – ответила Шиловская, но прежде, чем сесть на заднее сиденье, злобно прошипела: – Никогда больше не смейте прикасаться ко мне даже взглядом, поняли вы? На пушечный выстрел!
И – уехала.
А он остался стоять возле Чертовского училища. Раскрыл пред собою ладонь и с усмешкой смотрел на ключи, которые сегодня утром, уезжая на неделю в Ленинград, выдал ему Сережа Ермолинский.
А снующая вокруг него Москва только радовалась: ну что, получил по хлебальнику от жены красного командира, буржуй проклятый?!
Глава двадцать вторая
Подпольная организация
1929
Налево – и полчаса ходьбы до дома, до Любаши, которая легка в отношении к нему, потеряв счет ночам, когда он запросто не являлся ночевать или приходил в три часа ночи, засидевшись в веселой компании. Позволяя себе время от времени в кого-то влюбляться, она честно не позволяла себе ревновать мужа. Сама же и науськивала:
– Творческий человек обязан быть повесой. Только бухгалтеры и совслужащие тупо идут домой с работы в одно и то же время.
Направо – и те же полчаса до Садовой, куда убежала «реношка», увезя от него таинственную незнакомку; но зачем она ему, вот вопрос! Что он задумал сегодня, явившись к Ермолинскому, зная про его отъезд и выпросив ключи от холостяцкого полуподвала? Сделать эту женщину, верную супругу и мать двоих детей, своей тайной любовницей? Но, собственно, именно для этого и нужны были ключи, для чего же еще?
«Ходите правыми путями», – сказано где-то в Евангелии, подумалось ему, и он выбрал правый путь. Сначала шел нерешительно, затем все быстрее и быстрее, еще не имея никакого плана действий, просто шел в обратном направлении по тому маршруту, по которому они шли до дома Ермолинского. Пару раз заглядывал в полуподпольные заведения пропустить рюмку коньяка. И, естественно, не миновал Дома Герцена, где до сих пор шло какое-то заседание РАППа, а в цокольном этаже вовсю работал ресторан «Розенталер», но это не его официальное название, а так называл Булгаков, по фамилии директора – Якова Даниловича Розенталя, человека важного и степенного, имеющего густую черную клиновидную бороду и взгляд повелителя пиратской флотилии. И директорствовал он не только здесь, в Доме Герцена, но и в ресторанах Дома Ростовых и Дома Печати.
– Налейте мне, пока не началось, – обратился Булгаков к буфетчику, имея в виду известный анекдот, в котором посетителю наливали-наливали, а когда спросили денег, он воскликнул: «Ну вот, началось!»
В зале ресторана находились в основном пьяные литераторы и актеры, но такая мелочь пузатая, что все тот же Утесов выглядел среди них исполином. Он самозабвенно пел что-то про одесский шалман и Булгакова не замечал, а подошедшему Розенталю панибратски сказал:
– Борода, ты умеешь внушить людям, что тут именно отдыхают, а не работают на реализацию плана
