Седьмой отряд - Энди Макнаб

Я проводил его обратно к фургону. Он запрыгнул внутрь, и я пошел рядом, пока он сдавал задом по дорожке.

Стекло опустилось.

«Позвони мне, как только сможешь рассказать о своем плане, хорошо? Я буду пару недель в Нью-Йорке, заниматься книгой, но потом мы сможем встретиться. Устроим МакСаммит, а?» — предложил я.

Он остановил фургон и протянул руку. «Да, увидимся, Энди».

Мы пожали друг другу руки.

«В Лондоне, когда вернусь».

«Давай так и сделаем». Он пристально посмотрел на меня и не отпустил руку. На мгновение мне показалось, что он собирается поцеловать меня, но потом он передумал.

102

17 июня 1998 г.

Я распахнул дверь своего гостиничного номера, выходившего на Централ-парк. На телефоне у кровати мигал индикатор сообщений. Я нажал кнопку воспроизведения и услышал знакомый голос. Это был Марк Лукас, мой литературный агент в Лондоне, и он чуть не плакал. «У меня плохие новости».

Должно быть, это Ниш, я просто знал. Он снова совершил какую-то глупость.

«Это Фрэнк…»

Ох, чтоб его. Парашютное происшествие, должно быть.

«Он покончил жизнь самоубийством…»

Нет. Я ослышался. Должно быть, произошла какая-то ошибка.

Я сел — рухнул — на кровать и нажал кнопку повтора.

«Он покончил с собой… вчера… перезвоните мне».

В Лондоне было раннее утро, но я снял трубку и набрал номер.

Я не ослышался. Никакой ошибки не было.

Фрэнк заткнул щель под дверью в гараже своего друга, протянул шланг от выхлопной трубы в кабину, затем закрылся внутри и включил двигатель.

Я сидел на кровати в небоскребе на Манхэттене с киношным панорамным видом на город, который никогда не спит, и все, о чем я мог думать: Фрэнк, ты мудак.

103

24 июня 1998 г.

Очередь скорбящих змеилась по пешеходной дорожке к церкви Святого Петра в центре Херефорда. Я узнавал бывших и все еще действующих членов Полка, жен, друзей и многих других людей, которых Фрэнк собрал за эти годы. Я остался снаружи вместе с другими несшими гроб, ожидая прибытия катафалка.

Прозвенел колокол. Прохожие останавливались и смотрели. Все знали, чьи это похороны. Местные СМИ раздули из этого грандиозное событие.

Было множество теорий о том, почему он покончил с собой. Одни говорили, что он был зол на бога. Другие, что на всех окружающих. Третьи считали, что он был просто зол, вот и все. Посмотрите на способ, каким он покончил с собой, говорили они. Это был гнев, без вопросов. Меня это не убедило. Я думал, он хотел быть уверен, что люди его не забудут. Он хотел прожить день тигром. Этот мягкий парень определенно сделал это.

Фрэнк был искателем, который не мог найти то, что искал. Знал ли он вообще, что это? Он обрел бога и ушел из армии. Но он тосковал по прежней жизни, тосковал по Элу и упустил возможность убить человека, который убил его друга. Он то взмывал, то падал, постоянно путался. Посткарьерный упадок был последним синдромом, от которого он, по мнению Управления слухами, страдал, но я считал, что это просто еще одно название для посттравматического стрессового расстройства, и мне казалось, что Гордон Тернбулл согласился бы с этим. Но это было слишком простое оправдание.

Фрэнк метался, пытаясь понять, чего он хочет, и не мог, потому что облажался, когда ушел из армии — он наконец признал это в тот день в Макдоналдсе, прямо за углом от того места, где я стоял. Церковь так и не заполнила вакуум. Даже когда он вернулся в сане священника, пустота по-прежнему оставалась. Он жаждал помогать людям, но все равно хотел быть солдатом. Он хотел вернуться в Полк.

Он оставил письмо, в котором говорил, что хочет быть похороненным на участке рядом с Элом и другими, но и этому не суждено было сбыться. Его поместили на гражданском участке, как можно ближе, но даже после смерти он не смог вернуться в наш круг.

Самоубийство было хорошо спланировано и подготовлено. Он знал, что собирается сделать еще на вечеринке, и это было лишь одной из вещей, которые меня бесили. Он точно знал, на что идет, и даже не потянул за страховочный конец. Это меня чертовски разозлило. Мы были его друзьями. Он все время говорил мне, что он здесь, чтобы выслушать и помочь другим с их проблемами, поэтому я допустил ошибку, предположив, что у него нет своих. Бог был на его стороне — разве это не должно было решить все?

Он провел остаток своих дней, пытаясь найти замену тому, от чего ушел. Ему это так и не удалось. Его снедали сожаления. Может, поэтому он не чувствовал, что может кому-то рассказать. Но мы же были его друзьями, во имя всего, нахер, святого.

Мой гнев, вероятно, был способом загладить свою вину; я знал, что никогда не прощу себя за то, что не догадался, что за херню он задумал. Теперь это казалось таким очевидным. Почему я этого не заметил?

Прибыл катафалк, и мы внесли гроб. Я занял свое место в большом, старом, внушительном каменном здании, но не обратил на него никакого внимания. Я вспоминал времена за проливом, когда мы говорили о похоронах сидя в фургоне. Я не прислушивался к пустой болтовне; я просто думал о Фрэнке и том, как он умер. Как я ему и говорил, молитвы для меня ничего не значили. Имел значение только человек.

Я огляделся вокруг. Да уж, на своем пути он собрал странную компанию. Там были его друзья по евангелистским временам радостного хлопанья в ладоши, из богословского колледжа, молитвенных групп, служители из собора, что жили неподалеку, детские и молодежные группы, которым он помогал. Сразу было видно ребят из Полка. Большинство были загорелыми, в плохо сидящих костюмах, и толпились в проходах и на галереях, вместо того чтобы сидеть. Это была самая большая толпа, которую он когда-либо собирал в этой церкви.

Я сидел там, слушая, как один оратор за другим возносил о нем восторженные речи, но думал только об одном: какая утрата! Он мог бы так много сделать для людей, если бы только понял, что попросить о помощи для себя, это нормально. В конце концов, он постоянно говорил мне, что это нормально. Мы бы, конечно, поиздевались над ним. Но мы бы помогли.

Епископ Херефордский открыл один