Маска или лицо - Майкл Редгрейв

либо младенец не может продолжаться». Трудно поверить в то, что только за последние 250 лет в нашем театре между актерами и зрителями установилось некое перемирие. Ведь еще в Шекспировские времена, как мы знаем, зрители партера не усматривали в спектакле ничего, кроме «непонятного кривлянья и шума». Только в царствование королевы Анны, в январе 1704 года, был издан декрет, запрещавший посетителям театров вторгаться к актерам на сцену. Тем не менее вплоть, до последних лет царствования королевы Анны наиболее «изысканные» люди, как сказал бы Сиббер, или «знать», как определил бы их Честерфилд [24], сохраняли свою привилегию не только ходить за сцену, но и заполнять кулисы и даже устраиваться прямо на подмостках. «Сквозь эту толпу, — пишет доктор Доран [25] в своей «Летописи английской сцены», — актеры должны были локтями пробивать себе дорогу». И хотя всякая иллюзия была вконец разрушена, тем удивительнее представляется мне успех актеров, которые умели делать свою печаль искренней, а юмор — непосредственным и органичным. Это не была толпа воспитанных и внимательных людей, это было сборище нахалов, разгуливавших и переговаривавшихся между собой, обменивавшихся приветствиями с теми, кто был в зале, или обращавшихся прямо к актерам, из которых главному они, наверное, особенно досаждали. Добиться «благопристойности и чистоты на сцене» — такова была великая цель Сиббера, и, когда благодаря его настойчивости и декрету королевы Анны вся эта «кочующая» часть зрителей была в конце концов водворена на подобающее ей место в зале, произошел столь заметный сдвиг к лучшему, что обе стороны оказались в выигрыше. Декрет запрещал «появление на сцене кого-либо из публики независимо от звания, а также ношение масок в помещении театра, вход без предварительной оплаты и совершение на сцене каких-либо поступков, противных религии и благопристойности».

Можно составить себе некоторое представление о возбудимости и вспыльчивости — если не просто грубости — зрительного зала во времена Беттертона [26], когда он впервые выступил в «Гамлете». Здесь я опять приведу слова доктора Дорана: «Возчики дрались из-за мест с яростью древних бриттов, сражавшихся на колесницах. Около входа в театр толпа схватила судебного пристава, покушавшегося арестовать какого-то вполне благопристойного посетителя театра. Представителя власти сунули в бочку и катали беднягу по всей площади. Дело кончилось тем, что бочку швырнули под карету, вынырнувшую внезапно на полном ходу из соседней улицы». От более поздних времен до нас дошел рассказ про одного «незначительного, но довольно тучного и невысокого ростом актера Холингсуорта», который во время антракта заглядывал в зрительный зал сквозь отверстие в занавесе (чего, кстати сказать, суеверно избегают в современном английском театре) и его «мигающий глаз» был замечен каким-то головорезом, чистившим ножом яблоко: «Он швырнул нож, быть может наудачу, с такой роковой меткостью, что кончиком ножа задел глаз безобидному актеру, и тот в результате чуть не ослеп».

Однако не всегда сила была на стороне зрительного зала. Рассказывают, что Пег Уоффингтон [27], дублировавшая иногда миссис Сиббер [28], была заранее объявлена в нескольких ее собственных излюбленных ролях. Но перед одним спектаклем, когда ей нужно было дублировать миссис Сиббер, она вдруг сказалась больной и не пожелала играть. На следующий вечер, когда актриса появилась уже в своей роли леди Джейн Грей [29], ее встретили бурей свиста, вызванной ее отказом играть накануне. Из зрительного зала ей даже кричали: «Проси прощения!» Мы можем извинить публику, желавшую наказать свою любимицу, но трудно не восхититься и решительностью Пег Уоффингтон. Говорят, что в эту минуту «она вся блистала злобной красотой, глаза ее метали молнии, и она ушла со сцены, презрительная и великолепная». Большого труда стоило заставить ее вернуться. И тогда высокомерная красавица спокойно окинула возбужденный зрительный зал взглядом, как бы говоря: «Ну, а дальше что?!» Она была готова выполнить свою обязанность, но предоставляла зрителю самому решить: «Да или нет? — как вам угодно, мне это абсолютно безразлично!»

Но как бы то ни было, английская театральная публика на протяжении долгих лет была, быть может, самой доброжелательной и лояльной публикой в мире. Если даже, как я сказал, ей и недоставало в чем-то понимания и не хватало энтузиазма, все же у нее не было ни таких ярких предрассудков, ни такой пристрастности и даже сентиментальности по отношению к своим любимцам, как у публики на континенте. Впрочем, сами актеры в этом ее не упрекали. Милейший доктор Доран и для этого случая припас отличный пример: «Чувства, которые английская публика питала к Беттертону, сильно отличались от отношения французов к их великому актеру Барону [30]. И хотя оба они состарились, служа своей публике, но на закате их служения к ним отнеслись отнюдь не с равным почтением. Беттертон в его семьдесят лет был окружен всеобщим уважением, и его встречали шумными аплодисментами. А когда семидесятилетий Барон, играя Нерона, вышел на сцену, парижский партер, жаждавший новинок, тут же освистал его. Старый актер спокойно скрестил руки на груди и, глядя в лицо своим оскорбителям, воскликнул: «Неблагодарные! Ведь это я учил вас!»

Клерон [31] была также жестоко изгнана со сцены, когда ее потускневший взгляд перестал возбуждать у зрителей былое чувство странного и упоительного ужаса. Английская публика по-иному расставалась со своим старым другом и слугой, благородным актером, удостоенным в пожалованной ему королем Уильямом грамоте высокого титула «Томас Беттертон, дворянин».

Макбет. Национальный театр, Нью-Йорк, 1948

Кинофильм "Звёзды смотрят вниз", 1949

Исаак Бикерстафф [32] положил за правило, чтобы каждый сидящий в зрительном зале проявлял должные «внимание, понимание и благопристойность». Но было бы хорошо, если бы он порекомендовал обрести эти три качества также и актерам. Ведь советовал же Гамлет не забывать, что во всякой театральной аудитории есть хотя бы один взыскательный судья, оценка которого значит для актера больше, чем оценка всех остальных. С точки зрения того, какие рекомендации надо давать актерам, этот совет, как мне кажется, самый действенный из всех указаний Гамлета. А кроме того, это и мастерски найденный театральный ход, так как каждый человек, сидящий в зале, услышав эти слова, сочтет, что они относятся именно к нему. Очень опасно, когда актер чувствует, что он не может играть с полной отдачей, если не знает точно, что в зале сидит кто-либо из ценителей и судей. А между тем ему следовало бы помнить, что сила зрительного зала в том именно и состоит, что он включает самых разнообразных людей и что далеко не всякий, даже