"Всего я и теперь не понимаю" - Александр Гладков

Конечно, весь город только и говорит о процессе. Признания обвиняемых поразительны, хотя психологически и непонятны.

23 августа

Вчера застрелился Томский84...

На второй полосе «Правды» слева сверху маленькое сообщение: «ЦК ВКП(б) извещает, что кандидат в члены ЦК ВКП(б) М.П.Томский, запутавшись в своих связях с контрреволюционными троцкистско-зиновьевскими террористами, 22 августа на своей даче в Болшево покончил жизнь самоубийством».

Болшево — это почти рядом с нашей Загорянкой.

Вчера только Лёва мне рассказывал про партийное собрание в ОГИЗе (руководителем которого был Томский), происходившее три дня. 21-го выступал Томский, засыпанный вопросами. Он признал, что встречался с Каменевым, жаловался ему, что-де к нему, Томскому, «плохо относятся», но что дальше таких жалоб разговоры не шли. Еще рассказал, что Шляпников, вернувшись из ссылки, тоже приходил к нему в ОГИЗ, а также Угланов, Смирнов, Зиновьев, но что он обычно выслушивал их молча. «Может быть, это они меня прощупывали». Он был заметно растерян и казался подавленным. Лёве это рассказывал человек, бывший на самом собрании. Значит, эта речь была последним выступлением Томского. На другой день (или — на второй день) он принял решение покончить с собой.

Все же в ходе процесса есть много странного. Вот, например, отрывок из напечатанного в газете допроса Вышинским Смирнова:

«ВЫШИНСКИЙ: Когда вы вышли из “центра”?

СМИРНОВ: Я и не собирался выходить. Не из чего было выходить...

ВЫШИНСКИЙ: “Центр” существовал?

СМИРНОВ: Какой там “центр...»

После этого Вышинский вопросами Мрачковскому, Бакаеву, Евдокимову добивается, что те признают существование «центра». Но в их ответах нет дыхания живой человеческой речи. Все обычно (кроме Смирнова) отвечают удобными для обвинения формулами.

Сегодня в «Правде» передовая «Взбесившихся собак надо расстрелять!» <…>

В Испании правительственные войска заняли Кордову и Уэску. Корреспонденция М.Кольцова в «Правде» «Долорес на фронте». В Ноттингеме после 11-го тура впереди Ботвинник.

Утром и днем в театре на приемных испытаниях в наш техникум (я — член приемной комиссии). Туда за мной заходит Арбузов. Обедаем вместе в кафе «Националь», потом я еду в Загорянку. Возвращаюсь оттуда почти ночью на машине с Фанталовыми. Проезжаем в темноте мимо Болшева, и Фанталов мне показывает дачу Томского, где сутки назад произошла драма. Она без огней.

Много во всем этом мрачно-загадочного.

Не забуду эту ночь, летящую в темноте машину, отрывочные фразы о том, что занимает всех, но о чем не очень охотно говорят, силуэты черных строений, про которые сказали, что это дача Томского. А в это время в Доме Союзов уже, может быть, Ульрих оглашает смертный приговор кучке людей, бывших когда-то руководителями страны, чьи портреты носили на демонстрациях, бывших друзьями Ленина...

24 августа

В газетах приговор. Всем — расстрел.

Вчера на утреннем заседании обвиняемые продолжали произносить свои последние слова. На вечернем суде еще говорили Тер-Ваганян и Фриц Давид. В семь часов вечера суд удалился в совещательную комнату. Почти никто не просил пощады. Смирнов (один из всех) продолжал отрицать часть обвинений (в терроре). Ульрих огласил приговор в 2 ч. 30 м. ночи. Есть еще право помилования у ЦИКа, но...

В «Правде» статья бывшего оппозиционера Е.Преображенского «За высшую меру измены и подлости — высшую меру наказания». Более десяти лет назад, еще будучи школьником, я слышал его выступление в Комакадемии на диспуте об упадничестве. Он и Радек тогда (и Сосновский, кажется) декларировали смело и откровенно тезисы оппозиции о перерождении и пр. Я, конечно, не все понимал, но кое-что запомнил <...>

25 августа

На последних страницах газет под заголовком «Хроника» сообщается, что президиум ЦИКа отклонил ходатайства подсудимых о помиловании и что приговор приведен в исполнение...

В «Правде» передовая «Страна приветствует приговор Верховного Суда». Два подвала Д.Заславского «Заживо сгнившие люди».

На первой полосе — руководители правительства на вчерашнем авиапразднике: Каганович, Андреев, Орджоникидзе, Антипов, Чубарь, Ягода, Шкирятов, Хрущев, Косиор и руководитель парада комкор Эйдеман. Среди дипломатов — Литвинов.

Эти люди пришли на авиапраздник, только что узнав свежую новость — о смертном приговоре своим вчерашним товарищам. Кто-нибудь когда-нибудь опишет это все...

В Испании идут бои за Кордову. Вчера Андре Жид со своими спутниками — писателями П.Эрбаром и Д.Ластом вылетели в Париж, прислав с границы в «Правду» любезную телеграмму.

«Правда» от 4 августа 1936 года

С утра в театре на испытаниях. Вечером захожу к Любе Фейгельман и долго сижу. Ее рассказ о сыне Томского, его приезде и пр. Если это не фантазия, то довольно романтично.

26 августа

Целый день в театре. Утром продолжение испытаний, вечером — начало конкурса. В перерыве обед и прогулка с Арбузовым и Х.85

Поздно вечером снова Люба Фейгельман. Звоню, по ее просьбе, «Виктору Михайловичу»86, но его нет. Что-то во всем этом есть не очень правдоподобное. Будто бы он работает в Ленинграде директором типографии им. Томского. А, впрочем...

Умер С.С.Каменев87. В «Правде» на первой полосе его большой портрет и некролог с массой подписей видных военных. В Сибири катастрофа с самолетом АНТ-7. Погибло 11 человек. В передовой «Правды» «Прислушаться к сигналам масс» сообщается, что на ф-ке «Дукат» не был долго разоблачен сын Бакаева.

Днем долго хожу с Х. (в перерыве испытаний: сначала с Арбузовым, потом, расставшись с ним — с встретившимся Х.). Он, как всегда, многое знает, так как читает иностранные газеты. Передавал любопытные подробности о процессе.

Какой-то английский корреспондент пишет, что все подсудимые производят странное впечатление очень равнодушных людей. Только изредка на них нападал приступ сентиментальности, и они плакали. Зиновьев полуседой. Говорил еле слышным голосом. Каменев тоже постарел. Мрачковский полуинвалид. Ему было трудно стоять на ногах и ему разрешили давать показания сидя. Все удивительно спокойны и почти безразличны, особенно Зиновьев. Можно было подумать, наблюдая за ним, что все происходящее на суде его мало интересует.

Менее равнодушными подсудимые были во время последних слов. Не мог сдержать слез Евдокимов. Каменев прослезился, когда он говорил о жене и трех своих сыновьях (один — летчик). Он сказал, что завещал им... любить Сталина (!). Пикель говорил более 40 минут. Он рассказывал, как он помогал когда-то Зиновьеву писать историю партии и как там Зиновьев всячески выпячивал свою дружбу с Лениным.

Во время чтения Ульрихом приговора (он читал резко, быстро, отрывисто) Зиновьев стоял с опущенной головой и сложенными, как на молитве, руками. С наибольшим достоинством держался старик Гольцман. Он единственный не захотел просить пощады. <...>

Заграничная пресса