Аромат империй. «Шанель № 5» и «Красная Москва». Эпизод русско-французской истории ХХ века - Карл Шлёгель
Художественный совет, от которого зависела судьба композиции Мишеля, решил, что духи «Созидание» — продукт неудачный. И предпочел ему какой-то другой под названием, кажется, «Первомай», но не нашедший одобрения у публики.
Тот же худсовет отверг удачные духи «Карта» и «Кармен» только потому, что названия напомнили ему игорные притоны и девиц легкого поведения. Лоскутов называет членов худсовета лицемерами, тартюфами, которые только и могут, что переименовывать склянки, вместо того, чтобы улучшать их содержимое; лучше бы они отказались от помпезных Первомаев и держались добрых старых цветочных названий. Мишель с ним согласился. «„Вот именно. Благодарю, — сказал француз, пожимая мне руку. А потом поведал о многом таком, что не нравится ему профессионально как парфюмеру и в личной жизни. — „Лориган“ и „Коти“ давно устарели. У нас думают, что они еще актуальны, но на самом деле, они давно вышли из моды, на них нет спроса. Но у нас не знают, что происходит в Париже. Нынче в Париже мода на духи „Chanel“. 5000 франков флакон. Глупость, конечно. Пускают пыль в глаза аристократам. Коти прямо так и сказал, дескать, нам нужны такие духи, которые не могут себе позволить горничные. У нас — другое дело. В 1933 году на рынке появился одеколон для парикмахеров. Тогда мы закупили 3000 килограммов эфирных масел, в 1935 году уже 17 000. Как это возможно? Разумеется, речь только об одеколоне. Но и это парфюм, хороший парфюм. У Коти в день перерабатывают 200 килограммов масел, а на нашей фабрике уходит 1000, целая тонна. Опт в крупных масштабах. Тонна! Мы уже сегодня — самое крупное парфюмерное производство в мире. Но для получения килограмма эссенции нужна целая тонна цветов! У нас уже есть свой плантации. Но этого мало. В Туле строится новая фабрика и своя лаборатория! Это будет Днепрострой запахов. Вот только у нас нет ни кокоса, ни амбры. Амбра — пахучее вещество, его добывают из китов. Нашим китобоям дано указание собирать амбру — но дело ни с места. Хорошо им в Париже, у них есть амбра…“ Огюст Мишель признается, что сам он не пользуется духами, как и его жена. Добрый француз и обычный человек, он просто любит цветы и все натуральное. Вот и все. В сущности, он хотел всего лишь забрать свой паспорт. Недавно я прочел, что Мишель решил принять советское гражданство». Интервьюер не успел спросить его почему 102.
Итак, что мы узнаем из этого интервью? Огюст Мишель, «старорежимный спец», попадает в круговерть Гражданской войны и застревает в России, но справляется с ситуацией и помогает восстанавливать парфюмерную промышленность страны. Реабилитация парфюмерной культуры, которую в послереволюционные годы безжалостно клеймили и отвергали как буржуазную, дает ему известные преимущества. В эпоху индустриализации из деревень в города устремляется множество народу, слой выдвиженцев образует нечто вроде среднего класса, который может и должен позволять себе косметику, парфюмерию и одежду, производимую теперь на основе планового хозяйства и для широкого потребления.
Сотрудницы посольств и зарубежные гости с удивлением отмечали, как сильно изменилась в тридцатых годах московская мода. Витрины и ателье напоминали витрины и ателье Парижа или Нью-Йорка. Те же модели можно было видеть на Западе, однако здесь они радовали глаз только в витринах, но не в быту. Эльза Скиапарелли, чьи модели пользовались широким спросом в Италии и Франции, была изумлена при виде невообразимого количества шифона и платьев с меховой отделкой, но ее совет шить простую и практичную одежду натолкнулся на глухую стену непонимания. Многочисленные показы мод, плакаты и объявления свидетельствовали о том, что в сфере моды происходят глубинные изменения. Особенно заметно они проявились в деятельности основанного в 1935 году Дома моделей в Москве на Сретенке. Это учреждение билось над решением парадоксальной задачи: внедрить высококачественный продукт в массовое производство. Но именно в сфере моды амбициозный продукт требует кропотливой ручной работы, а массовое производство основано на упрощении, стандартизаций и сокращении числа операций. Вкус формируется стихийно, мода созревает в подсознании под влиянием настроений и эмоций, а внедрять ее нужно на несколько лет. Мода не поддается планированию, а пятилетний план — ведь это было время пятилеток — не учитывает неопределенности и колебания изменчивого духа времени. В этом заключалось непреодолимое противоречие. И мода как спонтанное и непредсказуемое «предощущение грядущего» (Вальтер Беньямин) лишается своей роли, становится реализацией долгосрочного проекта, основанного на науке, а не на «анархии рынка». Что противоречит самой сущности моды. «Созданная при сталинизме мощная бюрократия, с ее жесткой, иерархически структурированной и чрезмерно централизованной системой управления промышленностью, до самого конца социализма определяла, как должна работать мода. Руководствуясь иерархическим принципом, государственные текстильные фабрики отвечали не запросам своих клиентов, а потребностям своих начальников, от чьих ассигнований и планов они зависели» 103. Советские граждане всю жизнь стояли в очередях в магазинах тканей и одежды, всю жизнь находились в конфронтации с иррациональной, неповоротливой системой, отменившей игру спроса и предложения. А система, мягко говоря, умудрялась планомерно предлагать летние вещи зимой, а зимние —
