Записки министра госбезопастности. ДНР, как все начиналось - Андрей Юрьевич Пинчук
Естественно, меня интересовал вопрос, кто же управляет республикой. Об Александре Юрьевиче Бородае до событий я ничего не слышал. Мельком заглянув в интернет, узнал, что он российский политтехнолог и сын какого-то советского философа. В детали не углублялся.
Бородай меня удивил. Я увидел человека, создающего при первоначальном общении абсолютно гражданское впечатление. Подтверждалась информация и о философском следе, и о явной причастности к тусовке пиарщиков и журналистов. В окружении брутальных бойцов находился улыбающийся, отшучивающийся, взбалмошный балагур.
Его подход к организации работы отличался легкостью и нарочитой залихвасткостью на фоне фантастической непунктуальности, которая стала его визитной карточкой. Но присмотревшись, я понял, что не все так однозначно. Рубаха-парень Саша Бородай в сложные минуты, экстремальные ситуации или моменты, когда ощущал агрессию или опасность, стремительно и кардинально менялся. Сквозь добродушную оболочку ощеривался совсем другой человек, циничный, жесткий и жестокий авантюрист-социопат со своими представлениями о границах норм. Абсолютно не задумываясь, прорывающийся на Донбасс через вооруженные заслоны, постоянно рвущийся на поле боя. Как однажды шутя сказал о нем Андрей Пургин, «премьер с зелеными коленками» из-за запачканных травой вечных джинсов, в которых он ползал по зеленке на передовой.
И вдруг оказывалось, что находящийся в окружении боевиков гражданский – совсем и не либерал вовсе, а обстрелянный, жадно вдыхающий воздух войны экстремист, играющий своей судьбой и жизнью, не жалеющий других ради большой идеи, которой он посвятил все, что у него есть. Это ощущали бойцы и командиры, не только тянувшиеся к нему как к формальному начальнику, но и угадывающие в нем своего.
В Бородае чувствовалась потребность в надежном товарище. Дружба придавала ему уверенности в происходящем. Дело было не столько в поиске «старшего брата», сколько в социально-психологическом «локте поддержки». Думаю, таким стабилизатором долгое время выступал Стрелков, и его предательство стало для Бородая крайне болезненным. На Донбассе он попытался опереться на Антюфеева, но по причинам утилитарного подхода к людям со стороны Владимира Юрьевича это удалось не в полной мере.
В товариществе Александр Юрьевич раскрывался. Как-то раз, рассуждая о сущности нацизма в общем и украинского в частности, я упомянул Хаусхофера и Юлуса Эволу. Премьер подхватил тему и углубился в теоретические аспекты с детальным знанием парадигмы геополитики. И если я помнил какие-то знаковые фамилии и факты в силу не столь давней защиты диссертации и сдачи соответствующего кандидатского минимума, то Бородай проявлял глубину знаний в области истории, литературы и философии в очень широком, выходящем за рамки образовательных и базовых научных стандартов спектре. Фамилии, даты и события различных эпох и событий он упоминал между прочим, совсем не пытаясь этим подчеркнуть свою образованность. Он просто знал, и этого было достаточно.
Когда я решил для себя более детально прояснить биографический путь премьера ДНР, то понял, чем обусловлен его интеллектуальный багаж. Помимо хорошего базового образования философского факультета МГУ и аспирантуры, объяснялось это семьей. Александр Бородай был сыном известного в русской гуманитарной среде и выдающегося по своему фундаментальному вкладу философа Юрия Бородая, автора двух интеллектуальных бестселлеров поздней советской и ранней постсоветской эпохи – «Теологические истоки Категорического императива Канта» и «Эротика. Смерть. Табу», а также более ранней и глубоко христианской предтечи убогого «Кода да Винчи» – «Пасторали позднего сталинизма». Причем Юрий Бородай сильно выделялся в ряду элиты советских классических гуманитариев.
Именно он был автором теории «Третьего пути» развития России, где отвергались как либерализм, так и коммунизм, зависимость от Запада и Востока и обосновывалась абсолютная самодостаточность России. И именно Юрий Мефодьевич с начала 90-х оставался главным философским идеологом «русского неоимперства». В 1994 году он впервые для патриотов сформулировал неожиданную мысль, что русские, оставшиеся после крушения СССР в новых республиках – настоящие, «первосортные» русские:
«…Чем более мощными становятся низовые периферийные тенденции к объединению, тем более неуютно чувствуют себя „демократические“ демагоги, захватившие власть на волне тотального отрицания многовекового нашего исторического наследия… И я уверен, что никакое будущее руководство России не сможет стать хоть сколько-нибудь устойчивым и долговременным, если хотя бы чисто декларативно не сформулирует в качестве главной цели своей политики принцип национального объединения. Опорный стержень этого принципа уже ясен: без Белоруссии, Восточной Украины и Новороссии, без Крыма и русской части Казахстана России не жить.
Ведь за российскими пределами сегодня оказались миллионы россиян, иных по генетическим своим задаткам, чем те, которые живут в центральных областях. Не стоит забывать, что наиболее пассионарная, мобильная и способная часть русского крестьянского населения во время коллективизации бежала из центральных областей, осев в периферийных регионах. Сегодня они там – костяк военно-промышленного комплекса и местного инженерно-технического персонала, врачей, учителей, военных. Они ощущают себя всецело русскими, и им не по пути с местными самостийными политиканами».
Таким образом, наблюдалась прямая преемственность. Сын на практике реализовывал теоретические разработки отца.
Однажды, рассуждая о прошлом, Александр Бородай между прочим упомянул «дядю Сашу» и «дядю Леву». Уточнив, о ком идет речь, я был поражен. «Дядей Сашей» являлся Александр Зиновьев, книгами по социологии которого я зачитывался много лет назад. Его «Зияющие высоты» внесли свой вклад в формирование моего юношеского мировосприятия. Ну а «дядей Левой» оказался Лев Гумилев.
Рассказы о его сложных взаимоотношениях с матерью Анной Ахматовой и о его тернистой личной жизни удивляли бытовой непосредственностью. Зиновьев и Гумилев с Юрием Бородаем публиковали совместные статьи. И именно Юрий Бородай писал скандальную рецензию на книгу Гумилева «Этногенез и биосфера Земли», где была сформулирована теория пассионарности.
Помимо служебных взаимоотношений Бородай вызывал у меня личную симпатию. Кроме Александра Захарченко он был одним из немногих, с кем на Донбассе возникли по-настоящему товарищеские отношения, так как занимаемая мною должность не предполагала излишнего панибратства.
Постепенно складывая элементы его биографии и жизненного пути, расспросив его об этом, я сформировал для себя представление, какая дорога привела Бородая на Донбасс. Она, как оказалось, была более чем закономерна. Путь патентованного москвича, имеющего все шансы стать рафинированным либералом, был, однако, скорректирован, замешан, закален, закреплен личной склонностью к авантюризму, отцовскими заветами, патриотизмом и адреналиновой зависимостью.
В 1992 году, в период с конца июня по август, молодой студент филфака МГУ Саша Бородай едет добровольцем на войну в Приднестровье, где воюет в составе территориального сводного отряда (ТСО в дальнейшем будет переформатирован в пограничные войска Министерства госбезопасности ПМР). Его подразделение базировалось в направлении поселка Копанка и в населенных пунктах Кицканы – Кременчук. Я хорошо помнил эти места с детства, в заповеднике Копанки
