Без хлеба. Очерки русского бедствия (голод 1898 и 1911-12 гг.) - Александр Саввич Панкратов

Но, всматриваясь, я заметили, что от Казани до голода так же психологически далеко, как от капиталов Нобеля до разлагающейся от цинги башкирской деревни...

На самой Казани лежит печать какого-то духовного голода: вечной зевоты и вечного "терпения"...

— Город наш — тупик, — объясняют обыватели, — от Москвы сюда по "знаменитой казанке" в три года не дойдешь, а если случится, дойдешь, то тут тебе будет и капут, изломаешься так, что не двинешь ногой; да и поехать далее Казани некуда: Казань — стена, край света...

Волга спиной обернулась к Казани и презрительно фыркает, когда проходит мимо. Стоит Казань в стороне, вдалеке от всего живого, одинокая, всеми забытая. Оттого люди здесь молчаливы и скучны.

На другой день по приезде я купил местные газеты.

— Что пишут о голоде?

— Пожалуй, многого не найдете, — сказал мой знакомый казанец.

— Почему? Кажется, теперь можно свободно писать о голод? Не прежние времена. Впрочем, может быть, голод не получил еще признания вашей администрации?

— Получил. Но у нас цензура...

— Какая? — удивился я.

— Самая обыкновенная, предварительная...

Вот так "обыкновенная"!

Тихонько щиплю себя за руку: не сплю ли? Какой неприятный сон. Даже страшно. Или, может быть, я. заехал в Чебоксары? В Тетюши? Там, в черемисской и татарской глуши, возможно еще для путешественника-европейца открыть существование института-пережитка: какой-нибудь полигамии или кровавого жертвоприношения... Но в Казани?

Неужели старая цензура со всем ее "очарованием"? Может быть, в Казани еще не получены временные правила о печати 1906 года?

— Цензурный комитет у вас есть?

— Есть.

Оказывается, все по форме. Милый plusquamperfectum во всей своей красоте. Цензора служат в то же время педагогами и счастливо соединяют просветительную деятельность с цензурой. Вечером редакционный сторож ищет по городу цензора, находит и отдает ему не гранки, как было прежде, а сверстанные полосы. Тут уже не подберешь материала с "тенденцией"!

— Неужели нельзя выпустить без цензора на основании закона?

— Опасно пробовать... Смелых людей у нас нет. У типографий года два тому назад формально отобрали подписку: ничего не выпускать в свет без предварительной цензуры. Теперь решает дело уже метранпаж, а не секретарь редакции. Секретарь и материала-то не видит после цензора...

Я продолжал удивляться.

— Неужели, как прежде? Нельзя писать слово "Бог", нельзя женщину назвать "небесными созданием"? Может-быть, на материале и теперь пишут: "Печатывайте по совести". Так когда-то писала горничная одного приволжского цензора, когда не могла добудиться своего господина...

— Ну, этого теперь, кажется, нет.

— Много цензор вычеркивает?

— Не стесняется. Иногда уничтожает связь, и статья выходит бессмысленной. Запрещает заполнять пустые места точками. Иногда меняет слова, выражения. Это все-таки определенно. Но бывает, что статью он не зачеркивает, а ставит на полях шаловливое nota bene. Что оно значить? Может-быть, он просто играл карандашом и поставил nota bene вместо того, чтобы нарисовать головку женщины? А, может-быть?.. Как тут разгадать? И статья с такой пометкой из предосторожности не ставится. Иногда цензор прямо пишет: "Это грозит таким-то наказанием"... Словом, предупреждает и пресекает... Впрочем, от штрафа это нисколько не освобождает. Цензура сама по себе, а штраф сам по себе...

— Что же изгоняется из газеты?

— "Крамола". Вычеркивается все, что не желательно губернатору, командующему войсками и попечителю учебного округа. Слово "потешный" у нас нельзя употреблять в ироническом смысле. Благонамеренная "Памятка", розданная "потешным" вышневолоцким председателем управы, у нас была зачеркнута, так как цензор понял, что одно помещение в газете этой "Памятки" без комментариев есть уже ирония. Нельзя критически относится к проекту нового университетского устава.

— А о голоде писать можно?

— Сие дозволено. Но без увлечений... Голод — опасный лабиринт для газетного писателя. Главное — трудно сказать, что можно и чего нельзя. Нельзя, оказалось, утверждать, что "Новое Время" с удовольствием печатает "статьи о тунеядстве и пьянстве голодающего мужика". Положительно нельзя назвать даже анонимно и корректно точку зрения, противную земской, антиобщественной...

— Еще!

— Мало ли чего нельзя!.. Бывает, зачеркивается выражение: "надвигается бедствие". Уничтожаются цитаты и факты из "Нового Времени". Не попадает в печать такое выражение: "Наступает время, когда приходится подумать о мобилизации всех сил», о проявлении наивысшего напряжения, которое могло бы парализовать расширение рамок бедствия"... Для вас это не ясно?

— Наоборот, очень ясно.

Я уже теперь отлично понял, что я не в Казани, а в Чебоксарах. Живу не то в 1891 году, не то столетием раньше.

— Все это от того, — объясняет мой собеседник, — что живем мы в стороне от большой дороги. Отбились мы. Никому неинтересно знать, что делается в какой-то Казани, потому у нас все позволено.

— Ну, а скажите, —прервал я его, — неужели не стесняются?

— Неловко иногда себя чувствуют. Конституция там и всякие ваши модные слова доходят и к нам с московским поездом. Не так давно ворона на хвосте перенесла цензорские гранки в Петербург и зачем-то положила их для обозренья на Толстовской выставке. Все стали смеяться. Узнали об этом в Казани и сгорели со стыда. А, сгоревши, распорядились, чтобы вещественные доказательства больше не оставлялись в редакции. Теперь заведен такой порядок: гранки от цензора идут к метранпажу, а от метранпажа опять к цензору...

— Но цензуровать все-таки не прекратили?

— Разве можно отказаться от такого удовольствия?

Мне кажется, что тут что-то скрывается. Или Казань выделилась из состава Российской империи и незаметно отошла вновь под власть татар, которые, как сообщали дубровинцы, стремятся образовать Золотую Орду. Об этом именно и говорило однажды "Русское Знамя", но мы, по обыкновению, не поверили. Или... всю Казань с губернией по ошибке переписчика вычеркнули из свода законов Российской империи.

Казанцы больше предполагают второе. И вот на каком основании. О голоде здесь стало известно, определенно известно в начале июля. Состоялись по этому поводу экстренные уездные земские собрания и чрезвычайное губернское. Неоднократно собирались административные собрания. Губернатор уже ездил по губернии. Все в один голос говорили:

— Голод. Огромный голод. Что делать?

О страшном неурожае в Казанской губернии уже появились сведения в петербургских газетах.

После всего этого в "далекую" Казань была прислана телеграмма "Российского агентства", которая сообщила о состоявшемся в Петербурге заседании совета министров по вопросу о неурожае. В телеграмме перечислялись губернии, о которых "выяснилось", что они пострадали от неурожая. Была поименована даже Пермская губерния, но о