Москва дипломатическая. Танцы, теннис, политика, бридж, интимные приемы, «пиджаки» против «фраков», дипломатическая контркультура… - Оксана Юрьевна Захарова

пышно одеваетесь? К чему все это? — спросил он, указывая трубкой на жемчужное ожерелье и на браслеты Давыдовой. — Неужели вам не кажется безвкусным ваше платье? Вам надо быть скромнее. Надо меньше думать о платьях и больше работать над собой, над вашим голосом. Берите пример вот с нее… — Он показал на проходившую мимо свою любимицу — сопрано Большого театра Наталью Шпиллер. Она была настоящей красавицей — идеальным воплощением образа Анны Карениной — высокая, статная, с правильными чертами лица, исполненными своеобразного очарования, свойственного красивым русским женщинам. При всем аристократизме ее манер, одевалась она с нарочитой скромностью, носила всегда закрытые платья темных цветов, не надевала драгоценностей, почти не употребляя косметики. — Вот она не думает о своих туалетах так много, как вы, а думает о своем искусстве… — продолжал Сталин. — И какие она сделала большие успехи. Как хорошо стала петь…

Обе дамы стояли молча и слушали вождя. Что они могли сказать в ответ? Рассказывали, что Давыдова едва сдержалась, чтобы не разрыдаться. И было от чего…» — вспоминал Ю.Б. Елагин[159]. Наталья Шпиллер, супруга виолончелиста Святослава Кнушевицкого, часто принимала участие в так называемых «интимных вечерах» на квартирах членов Политбюро в Кремле, о которых было не принято говорить. О своем «дебюте» она рассказывала, что в 4 часа утра ее ввели в комнату одной из кремлевских квартир, где находилось несколько членов Политбюро.

«Некоторые из них были настолько пьяны, что не могли уже ни двигаться, ни разговаривать. Другие были весьма навеселе, но исполнены бодрости и энергии. Они-то и вызвали Шпиллер специально для того, чтобы она спела им несколько русских народных песен. По ее словам, все не совсем пьяные вожди были с ней исключительно милы и любезны. О Сталине она не упоминала. Было уже светло, когда ее привезли домой…»[160]

Приглашение артиста на новогодний концерт в Кремле означало, что его творчество отмечено лично Сталиным. Накануне концерта с артистами встречались сотрудники государственных учреждений культуры, которые объясняли им правила поведения в Кремле, в частности: держать себя сдержанно, не быть фамильярным, обратить внимание на все детали костюма вплоть до носков.

За несколько часов до начала концерта исполнителей, после тщательной проверки паспортов, солдаты охраны сопровождали до Большого Кремлевского дворца, где их встречал офицер госбезопасности, который провожал участников концерта до «артистической» — комнаты со столами и стульями, городским телефоном.

В определенное время все выступающие в этот вечер собирались в одном большом зале. Среди участников концерта (а их насчитывалось несколько сотен человек) Красноармейский ансамбль Александрова, Государственный ансамбль народного танца под руководством И. Моисеева, солисты Большого театра. В зале отсутствовали стулья, но в большом количестве присутствовали сотрудники Наркомата внутренних дел, которые стояли у всех дверей и ходили между артистами.

Концерт проходил в Георгиевском зале Кремлевского дворца на специальной эстраде, перед которой стояли столы для членов Политбюро. Вожди сидели спиной к эстраде и лицом к залу, без дам, строго по рангу.

Сталин посередине, справа от него Молотов, слева Ворошилов. Многочисленные официанты, молодые мужчины с отменной выправкой, одетые в смокинги, обслуживали гостей за большими столами, расположенными в зале.

Участник новогоднего концерта в Кремле Ю.Б. Елагин вспоминал: «Когда мы (музыканты джаз-оркестра. — Авт.) входили на эстраду, Сталин и его соседи поворачиваются к нам и аплодируют. Сталин одет в куртку защитного цвета, без орденов <…>.

Мы начинаем играть. Из всего зала нас слушают только члены Политбюро. Они перестают есть и оборачиваются в нашу сторону. Вся остальная публика продолжает есть <…>. Стучат тарелки, звенят бокалы»[161]. В этот вечер оркестр исполнил виртуозное сочинение для джаза — «Еврейскую рапсодию» Кнушевицкого. После окончания номера Сталин аплодирует, но, когда начала петь солистка коллектива Нина Донская, вожди отвернулись и начали есть.

После выступления артистов провожали в зал, где для них были накрыты столы с закуской — икра, окорока, салаты, рыба, свежие овощи и зелень, а также графины с водкой, красные и белые вина, армянский коньяк. Исполнителей обслуживали офицеры НКВД в форме, которые в данном случае не стали переодеваться в смокинги. Это был, вероятно, единственный возможный случай, когда всесильная большевистская полиция прислуживала рядовым советским гражданам»[162]. Елагин использует слово «прислуживает» в ироничном контексте. Офицеры НКВД осуществляли строгий контроль за поведением артистов, которые не только развлекали кремлевских вождей. Главная цель приемов — пропаганда социалистического строя, в котором искусству отводилась также агитационная роль. Своеобразным актом официального признания творческих заслуг артиста было приглашение на кремлевский прием.

Об одном из послевоенных приемов по случаю годовщины Октябрьской революции Т.К. Окуневская вспоминала: «Бедный царский дворец, взирающий на это пиршество первобытных людей, переодетых во фраки и мундиры. Столы ломятся от яств. Бесклассовое общество тут же превратилось в классовое: несчастное русское крестьянство, теперь именуемое колхозниками, хорошие рабочие, именующиеся стахановцами, увидя это столпотворение, плюя на свою партийность, запрещающую им пить, как положено в деревне, на заводе, на шахте, выпивают первый стакан водки без закуски, второй <…>. Сословие дореволюционной пожилой интеллигенции, писатели, артисты, художники, сдержанны. Нувориши шумны, крикливы, уродливы, подхалимны <…>. Я (Т.К. Окуневская. — Авт.) никогда не видела правительство вблизи: убожество, уродливые, плохо одетые, неинтеллигентность написана на лицах, намека нет на духовность, интеллект, ум. Для меня они убийцы страшные, залитые кровью <…>»[163].

Среди советских дипломатов своим внешним видом выделялся Л.М. Карахан[164], который, как утверждала супруга германского посла фрау Дирксен, был не только самым красивым мужчиной в Советской России, но и в Европе. К. Малапарте, оказавшись в Москве, был поражен, что в советской столице для личного успеха важна красота. «Любой рассказ о Карахане сопровождался похвалами и восторгами не только его моральными качествами, его вкладом в пролетарскую революцию <…>, но и его физической красотой. Я был готов возмутиться, мне казалось, что в пролетарском обществе недостойно придавать вес физическим качествам. А тут было своего рода engouement (преклонение, очарованность (фр.))»[165].

Как известно, человек предстает перед окружающими его людьми в совокупности внутренних и внешних качеств. Оригинальное поведение Карахана подтверждал оригинальный (для советской действительности) строгий английский стиль его одежды. Он отдавал предпочтение серому и черному цветам, которые преобладали в дорогих ателье Лондона на Сэвил-роу. Костюмы, галстуки, туфли, рубашки, перчатки доставляли дипломатической почтой из советского посольства в Лондоне. «Сэр Эсмонд Овей справедливо заметил, что мужская мода зависит от преобладающих политических идей, что есть мода либерального и консервативного времени. <…> Сэра Овея удивляло, что Карахан одевается по английской моде, осознавая, что таким образом примеряет на себя английские