Три минуты истории - Александр Дмитриевич Сабов
Позади были Виши — Франкрейх, Северная Африка, Португалия и даже статуя Свободы уже была за спиной. Он поставил чемодан в номере 240 отеля-небоскреба «Сэнтрал парк соут» и глянул вниз с 21-го этажа.
Не так ли четыре с лишним века назад, забравшись на мачту парусной шхуны «Дофин», обозревал окрестности матрос Ги де Вераццано? (Флорентиец служил французскому королю, поэтому и произносил и писал свое имя на «галльский» лад — без заключительной «о».) Он слезет с мачты и засядет за доклад Франциску I: залив он наречет именем сестры его величества — Святая Маргарита, побережье — Новая Франция, индейское поселение на мысу — герцогским титулом короля, д’Ангуле́м… О, благословенная эпоха, когда сама честь открытия уже приравнивалась завоеванию, росчерк пера — праву на вечное владение! Если же еще доводилось пролить каплю крови — каплю своей крови, ибо чужая и реками не в счет, — то право сильного возводилось в абсолют, без которого сам отсчет ценностей казался немыслим. Не потому ли отцы-демократы Нового Света само собой разумеющимся сочли соседство демократии и рабства — одно для белых, другое для цветных? Город лачуг и небоскребов, город опавших и воздетых рук — не отразились ли в самой архитектуре Нью-Йорка и молчаливая мольба униженных, и молитвенные возношения пресыщенных? Стал ли ты таким же, город Ангулем, если бы всего через 37 лет после «открытия» не переименовали тебя в Нью-Йорк? Впрочем, второе «открытие» Нью-Йорка — а именно, что он звался поначалу Ангулем, — состоялось только в 1949 году и было торжественно увековечено на памятнике Ги де Вераццано. Так что Сент-Экзюпери, скорей всего, просто не мог этого знать. И все же в своем восприятии города он ничуть не ошибется. Не зря его сердцу всегда милей были застывшие аплодисменты черепичных крыш, будь то во Франции, Аргентине, Гватемале, Испании или среди прерий США.
Стук в дверь: журналист из «Нью-Йорк таймс».
1 января 1941 года газета напечатала о нем:
«А. де Сент-Экзюпери… вчера, прибыв из Франции, заявил, что его страна проиграла войну, поскольку люди, поставленные во главе армий, были совершенно неспособны постигнуть характер современной войны и поскольку страна оказалась плачевно неспособной к самоорганизации… Так как он развивал мысль о том, что Франция наверняка преодолеет этот склон своей истории и вновь окажется среди великих наций, ему был поставлен вопрос: как же она это сделает? Моментальный ответ: „Это я и хочу спросить у вас“.»
Город воздетых рук, однако, встретил его аплодисментами. Через две недели в отеле «Астор» в его честь был накрыт стол на 1500 приборов — первый из длинной череды обедов. Ассоциация американских книжных издательств и магазинов преподнесла ему премию «за лучшую книгу по общей (не фантастической) литературе за 1939 год». Он держал в руках «Планету людей», обратившуюся в раскрытую бронзовую книгу с золотой чеканкой благодарностей, а с лица его не сходила краска. Эту книгу он привез в США в августе тридцать девятого, за месяц до начала войны, — теперь ею были уставлены все книжные витрины Нью-Йорка. Америка зачитывалась французским «пилотом-поэтом-писателем», гадали: что привез он на этот раз? «Хотя он носит прическу „а-ля концентрационный лагерь“, ему не пришлось быть военнопленным…» («Нью-Йорк таймс» от 19 января). Рейнал и Хичкок, его издатели, и Максимилиан Беккер, его литературный агент, попробуют удержать его здесь, по опыту зная: «Чтобы заставить Сент-Экзюпери писать, лучше всего закрыть его в комнате на ключ…»
Но в этот раз он ехал не за премией и тем более не за новым литературным успехом.
Увы! — его принимали за кого угодно, но только не за посланца его растерзанной, нуждающейся в помощи родины.
Самозваному дипломату официально эту миссию изложить было некому. Говорить о ней он мог только с друзьями.
В Америке Сент-Экзюпери подружился с четой Линдбергов. Чарлз Линдберг стал знаменитостью с тех пор, как в мае 1927 года впервые перелетел Атлантику, а Энн Линдберг, сопровождавшая мужа во всех его полетах, написала книгу «Подымается ветер». Еще два года назад, в августе тридцать девятого, когда Сент-Экзюпери плыл в Америку со своей «Планетой людей», мир, казалось, был устойчив и прекрасен, он без скрипа вращался на своих осях, люди жили буднично и спокойно: «День отдается семейным ссорам, ночью же к человеку возвращается Любовь. Потому что Любовь сильнее этого словесного ветра…» Он плыл тогда в Америку, а один из его самых близких друзей, Анри Гийоме, догнав корабль в Атлантике, помахал Антуану крыльями своего гидроплана. Так когда-то и Сент-Экзюпери, когда Гийоме разбился в Кордильерах, пять дней подряд летал — низко, с опасностью для жизни, — над горами, выглядывая шагающего друга или его труп, потому что жена летчика получила бы пенсию только по предъявлении трупа. И в мирной жизни хватало риска, обвалов, катастроф, но все уравновешивалось самим миром — он дарил людям ссоры и любовь, давал покой тем, кто предпочитал покой, и беспокойство тем, кто выбирал беспокойство. С Линдбергами, ставшими в Америке его лучшими друзьями, они много говорили о фашизме — тогда не верилось, что сапог шагнет дальше Австрии и Чехословакии, что он осмелится пнуть мир и привести его в наклонное состояние. Но теперь это произошло…
Чарлз Линдберг создал и возглавил комитет «Америка прежде всего!».
Еще в январе сорок первого Линдберг выступал в конгрессе как «частное лицо» — пройдет немного месяцев, и он окажется лидером одного из самых массовых общественных движений в США. Сент-Экзюпери хорошо помнил, что и у него на родине было немало пацифистов, людей, искренно отвергавших войну и боровшихся против нее. О, злая гримаса истории! — большинство из них неуправляемой волной стихии прибило к вишизму. Теперь, когда война уже шла, он воспринимал пацифизм как предательство самого мира…
С родины ему пришлют ласковую, теплую, увесистую пощечину: не потрудившись даже спросить согласия, Виши назначило его членом Национального совета — института, призванного заменить собой разом все политические партии Франции. Он запечатает пощечину в конверт с обратным адресом, даст гневные разъяснения в газетах. Но отныне и уже до конца войны немало «героев Сопротивления», отсиживавшихся за океаном и проведших войну в спорах о судьбах Франции, будут вслух клеймить его «агентом вишизма»: «Сент-Экзюпери? Он здесь для того, чтобы купить для Виши самолеты». Этой ложью еще больше отдаляют его от «Сражающейся Франции».
Ноябрь 1942 года: союзники наконец высаживаются в Северной Африке (операция «Торч»), даже
