Без хлеба. Очерки русского бедствия (голод 1898 и 1911-12 гг.) - Александр Саввич Панкратов

У нас понемногу истощаются, надрываются. Истощение это иногда незаметно ни для посторонних, ни для семейных, ни даже для самого истощающегося человека. Наступает вот такой голодный год, как ныне. Разнообразие пищи прекращается. Нет ни овощей, ни молока, ни мяса, ни даже чая. Остается один хлеб.

Сколько сотен тысяч крестьян питаются в голодный год одним хлебом?

Но и хлеба мало, — приходится рассчитывать, есть и оглядываться, со страхом смотреть в будущее. Организм от всего этого надламывается. Человек ходит, говорит, но он уже не тот. Более сильные выдерживают, слабые валятся на постель. В истощенный организм влетает какой-нибудь микроб, — в деревне их тучи, — и человек умирает.

— От чего умер? — спрашивают.

— От брюшного тифа.

Или:

— От горячки... От лихорадки...

А иногда яснее:

— Ослабел... и умер.

Называют болезни, но не говорят о голоде. А, между тем, очевидно, что первоисточник смерти — недоедание, другими словами — голод.

Но иногда и у нас бьют в глаза сильные примеры такой смерти, о которой в деревне говорят прямо:

— От голода.

Я уже отметил рассказы двух священников. В этих рассказах говорится о голоде, как причине слабости и последовавшей от нее смерти. Тут нет индийского "эффекта", но голодная смерть остается та же. И ничем, никакими доводами ее не устранишь...

— Но тогда, — возразил мне земский начальник, — такие голодные смерти могут быть и в обычный год?

— К сожалению, могут; при той нищете, которую переживает богатая Россия, могут. Но в голодные годы такие случаи становятся очень часты, очень заметны и очень остры. В том только разница...

Кстати о голодном тифе.

По этому старому вопросу царит разнообразие взглядов. Я сообщил одному администратору, что в киргизмиякском медицинском участке 16 деревень, поражены тифом.

— Голодным? — спрашивает он.

— Да, — отвечаю.

Он улыбается.

— Не может быть. Видимо, брюшным?

— Есть сыпной, но более брюшного.

— Значить, не голодный — голодный только сыпной...

Этот взгляд, утвердившийся среди администрации. Но правильно ли такое категорическое понятие? Что говорить, оно только удобно для "начальства", которое может отписать и оправдаться:

"Во вверенном мне участке (губернии) нет голодного тифа".

Чтобы не создавать впечатления, оно, конечно, не прибавить тут же:

"... Есть несколько тысяч заболевших брюшным тифом". 

Сыпной тиф бывает и не от голода. Брюшной может быть от голода.

Надломленный недоеданием организм не только не противится тифозной бактерии, но представляет очень удобную почву для заболевания брюшным тифом...

Один земский врач, в участке которого много тифозных, мне передавал:

— Нужно иметь мужество смотреть правде в глаза. Конечно, есть брюшной тиф и в урожайное время, как есть и цинга. Брюшной тиф получается, главными образом, от скверной воды. Но в голодный год он развивается необычайно. И причиной его является, главным образом, голод.

Это верно, "если смотреть правде в глаза". Но у нас вместо этого принято прятаться за тонкие загородки разных рубрик и категорий.

Эти рубрики ловко приноровлены к тому, чтобы "не беспокоить начальство" и "не производить шума".

Поэтому у нас нет:

— Голодных смертей.

Из тифов голодный только:

— Сыпной. 

А в результате нет и:

— Голода.

23.

Хуторяне — хохлы. — "Столыпинские помещики".

Расспрашиваю о житье-бытье хуторянина-хохла, поселившегося на земле Крестьянского банка. Он жалуется:

— Разорен вконец. Не знаю, как буду весной сеяться.

— Зато помещик! — раздалось сзади меня.

Оглядываюсь. Это шабер[5] хохла, такой же несчастный, разоренный человек. Находит еще возможность иронизировать над самим собой.

— Помещик, говоришь?

— Столыпинский...

Здесь знают покойного министра. Определяют его такой фразой:

— "Собственность выдумал".

Поминают его имя нередко, хотя не всегда добродушно...

"Столыпинским помещикам" пережить этот год, кажется, труднее, чем общинникам. У тех и других ничего не родилось. Нет у них и запасов. Этим все преимущества хуторского хозяйства сведены на нет.

Но:

— "На людях и смерть красна".

— "В миру и горе легче".

Община больше приспособлена к продовольственной помощи, чем хутор.

Помню старого хохла. Он сидел в шубе в своей промерзшей, сырой землянке и горько плакался:

— Зачем поманули нас? На старине хоть мало было земли, зато мы сыты были. А тут что! Сидишь в своей конуре, один в поле, и думаешь: забудут, как пить дадут, забудут! Снегом занесло, почитай, под самую крышу, — кто меня найдет? Да и кому до меня дело? Деревню или село не пройдут с помощью мимо, — деревни все на счету, на картах значатся. А наши хуторишки: один тут, другой там, разбросаны по степи... Как засиженные мухами пятна. Никто их не знает...

— Ну, как же так, — пробую успокоить, — и вам учет ведется. Налоги с вас спрашивают, не пропускают же?

То налоги. А с помощью пройдут и не заметят. Сколько страхов у нас тут. Что поделаешь, дети... Торчим постоянно в волости, все о себе напоминаем: не забудьте, мол! А они спрашивают: "Да ты кто такой будешь?" Объясняешь им, что Сидор, мол, Поликарпов с Елизаветинских хуторов. "Много вас там, разве упомнишь?" — "Дорога прямая, — говоришь им. — Как повернешь налево от кармальского пути, пройдешь (не проедешь, потому конной дороги у нас нет, — бураном заносить) сыртом с версту, тут, около овражка, и стоит мой хутор". Разъясняю им, а сам думаю: забудут, обойдут, хутор — не деревня...

На хуторах нельзя устроить столовой. Как будут ходить голодающие в буранное или морозное время за 4—5 верст?

Трудно там организовать и общественные работы. Если вдали от хутора, то работы не будут достигать цели. А вблизи, пожалуй, не найдешь такой работы, которая была бы целесообразна для группы хуторов. Работать же для одного хуторянина было бы смешно.

Только ссуду можно раздавать хуторянам. Но она, как известно, "развращает население"...

— Кормовые привезут, — слышу я голос старика, — в деревне все узнают. А нам кто сюда в сугроб доложит?

Составители закона 9-го ноября не думали о голоде. Нельзя же, в самом деле, приспосабливать к нему форму крестьянского землеустройства! Голод, принято думать, — ненормальность, исключительное явление. А, между тем, он стал уже обычным делом.

Около огромного имения миллионерши А. И. Кузнецовой разбросано много хуторов.

Ближайшие, Васильевские, населены белоруссами. Такой нужды, как у них, пожалуй, не встретишь в башкирской деревне. Васильевцы — новоселы, только что летом пришли сюда. Дождливой