Том 8. Фабрика литературы - Андрей Платонович Платонов

В головах у него вороной конь стоял.

Уж, ты, конь, ты мой конь, – будь ты братец ты мой, –

Ты лети-ка, мой конь, по дороге столбовой,

По дороге столбовой – к отцу, к матери родной, –

К отцу, к матери родной и к жене молодой.

Ты не сказывай, конь, что я битый лежу,

А скажи-ка, мой конь, что женатый хожу.

Оженила меня пуля быстрая,

Первенчала меня шашка вострая,

А во двор приняла мать сырая земля.

(Записано тов. В. Боковым в с. Красный Кисляй, Воронежской обл.)

Тема исчерпана до конца – жизнь завершена гибелью: на русской земле «урожая нема» – и лежит «битый» солдат под вербою; на казахской земле Утеген ищет пригодных трав, их нет – «и пошел Утеген в темноту». Но ведь народ – ни казахский, ни русский – не может пойти в темноту. Наоборот: народ не может смириться, пока не будет на земле урожая хлеба и травы. И наибольший смысл этих песен был бы в том, если бы их могли слышать те люди, которые в них воспеты. Джамбул это понимает с полной ясностью, – он поет:

…Утеген, Утеген! Где же ты!

Отзовись из немой темноты!..

Если б мог из могилы ты встать

И сейчас Джетысу увидать.

Но мертвые не чувствуют нашей любви к ним. И все же без них – без наших отцов, героев и учителей – наша жизнь была бы невозможна, ни в физическом, ни в духовном, историческом смысле. Поэтому правильное этическое отношение к нашим предкам и предшественникам, вечная память о них, имеет глубокое прогрессивное значение. Без связи с ними (в смысле продолжения их исторического дела), без живой памяти о них люди могли бы заблудиться на протяжении одного текущего века и озвереть; человеческий, коммунистический мир может быть построен лишь союзом многих поколений. Могила Утегена священна в глазах казахского народа, могила Ленина священна в глазах всего истинного, трудящегося человечества.

В мужественной глубокой песне «В мавзолее Ленина» Джамбул обращается к скончавшемуся учителю:

Стал мавзолей твой сердцем земли.

Волны народов к нему потекли.

Потоком бескрайним, как годы.

…Ты каждый день живешь, говоришь

С родным своим народом!

…Когда я смотрел на звезды Кремля,

Я видел – в них блещет жизнь твоя

И твой завет последний.

Я слышу – в Кремле твое сердце бьет,

Там твой любимый орел живет –

Великий твой наследник.

Могила, мавзолей Ленина стал основанием нового мира, «сердцем земли». Это означает, прозаически говоря, что ленинизм стал высшей всенародной наукой, всемирным средством воодушевления всех угнетенных, обеспечением их победы и счастья.

II

До семидесяти лет, до заката жизни Джамбул жил бедняком и певцом печали своего народа, разделяя с ним его судьбу. Он, конечно, и тогда уже был знаменит в Казахстане, и если бы он окончил свою поэтическую деятельность на грустных песнях, то и тогда казахский народ сохранил бы навсегда или надолго благодарность к Джамбулу, потому что печаль уменьшается в человеке, когда она разделяется с другом-поэтом. Однако задача всякого человека по отношению к другому человеку, и поэта в особенности, не только уменьшить горе и нужду страдающего человека, но и в том, чтобы открыть ему жизненное, реально доступное счастье. В этом именно и есть высшее назначение человеческой деятельности. Если же такая деятельность почему-либо (по внешним, непреодолимым пока условиям, например) невозможна, тогда всякое другое дело является лишь подготовкой, предисловием к настоящей работе и томительным выжиданием ее. Джамбул начал свой поэтический путь с двенадцати-четырнадцати лет, и, естественно, к шестидесяти годам он, не достигнув цели своей жизни и цели поэзии – освобождения и счастья казахского народа, изнемог; изнемог не только поэт, но и вся его степная родина, доведенная исторически нарастающим угнетением до вымирания, технически безоружная и беспомощная перед лицом природы. Неизвестно было – успеет ли счастье застать народ в живых. И Джамбул содрогнулся.

Но поэзия и жизнь, по слову одного старого французского писателя, зарождаются на солнце, прежде чем заставить биться человеческие сердца. В Октябрьскую революцию это солнце старого Джамбула и его народа взошло в Петрограде. Немного позже его свет дошел и до Казахстана. Кочевая, полуфеодальная, замирающая родина Джамбула вошла в семейство советских народов, судьбу Казахстана взяли в свои руки бывшие байские батраки, пастухи и рабочие.

Смертная, горькая действительность сама превратилась в поэтическое явление, хотя и не была еще выражена Джамбулом, и в этой действительности уже с первых дней революции находилось в зачатье всенародное счастье. Та самая земля, на которой все песни становились все более печальными, а жизнь утрачивала свой даже самый жалкий смысл, – эта земля теперь словно воскресла, заново вспаханная и орошенная руками бедняцких батыров, объединившихся вокруг Ленина и Сталина. Мир, дотоле бывший точно отдаленным и чуждым, сразу приблизился к сердцу старого поэта, и поэт, почувствовав смысл великой жизни, опять узнал в себе силу юности и вдохновение песни.

Когда перешло мне за семьдесят лет,

Ленин, Сталин открыли мне свет.

Труб золотых разносился зов –

Армия вечных рабынь и рабов,

Сильная, грозная армия шла,

Дворцы захватила и троны снесла…

Тогда над степями, ярко горя,

Взошла моего народа заря!

Верных коней казахи седлали,

На гребнях гор костры зажигали,

Чтоб родная Москва увидала…

Я в песнях прославил тот смелый год.

С ним вместе родился и мой народ.

Источники жизни забили в нем,

Смел и велик он в движенье своем!

С тем годом воскресла моя душа,

Я счастье нашел, и бодр мой шаг.

Поэт был воскрешен революцией; он получил от нее ту тему, в которой нуждается для своего расцвета вся мировая поэзия. Долгие бедствия казахского народа преждевременно породили в Джамбуле старость и слабость, но счастливая революция возвратила ему энергию жизни и песни. Осмелимся даже сказать, что, быть может, благодаря возможности петь новые песни, воодушевляющие народ на завоевание им своей высокой, счастливой судьбы (а не только, как прежде, утешающие его в беспросветной печали), и благодаря тому, что эти песни сбываются, а не остаются лишь сладостными звуками, – может быть, именно благодаря этому Джамбул поборол свою старость, и почти в столетнем