Флетчер и Славное первое июня - Дрейк Джон

И даже это было на грани. С рассветом «Одейшес» был на полпути к тому, чтобы поставить свежие паруса взамен изорванных в бою. Его фок и три марселя были убраны — грот-марсель как раз поднимали, и команда налегала на фалы, когда были замечены французы. Не имея ничего, кроме грота- и фока-стакселей, Паркер повел свой корабль по ветру и захромал прочь, и лишь по счастливой случайности на океан опустилась дымка тумана, позволившая искалеченному 74-пушечнику благополучно уйти.

Получив передышку в виде невидимости, капитан Паркер и его люди принялись за работу с удвоенной энергией. Если бы только они смогли как следует поставить паруса, они все еще могли бы дать лорду Хау возможность перехватить Зерновой конвой. Но сделать они могли немногое. Мачты были изрыты и ослаблены ядрами, стоячий такелаж едва держался на их усилиях, и любая попытка привести к ветру создала бы такое напряжение, которое разорвало бы его раненый, ослабленный такелаж в клочья.

Оставался только один выход, и Паркеру было горько его принять. Во-первых, он знал, что найдутся те, кто теперь обвинит его в трусости.

— В Портсмут, мистер! — сказал он своему первому лейтенанту. — Ветер устойчивый, зюйд-вест. Мы должны вести ее туда. Больше мы ничего не можем.

— Так точно, сэр, — ответил первый лейтенант, несчастный, словно ему приказали убить собственную мать.

Пять дней спустя, утром 3 июня 1794 года, «Одейшес» бросил якорь в Плимутском заливе. Он становился все более немореходным, и Паркер счел за лучшее как можно скорее пристать к берегу.

После полудня 3 июня Паркер уже ехал в Лондон с почтой, через Ашбертон, Эксетер, Колламптон, Веллингтон, Тонтон, Бриджуотер, Уэлс, Бат, Девайзес, Мальборо, Хангерфорд, Ньюбери, Рединг, Мейденхед, Хаунслоу и так до главного терминала у гостиницы «Лебедь» на Лэд-лейн, в самом сердце столицы. Он вез с собой собственный отчет о событиях 28 мая, а также письма от старшего морского офицера Плимута и свидетельства от чиновников верфи с подробным описанием повреждений, полученных «Одейшесом».

Уже измученный усилиями на борту корабля, Паркер был ошеломлен двадцатичасовым путешествием по суше. Когда он вылез из дилижанса во дворе «Лебедя», со шляпой и бумагами под мышкой, он был похож на человека в опиумном трансе: он, право, не знал, устал он или нет, голоден или нет. Он пробрался сквозь толпу путешественников, слуг, носильщиков, зазывающих клиентов, и был обруган на чем свет стоит возницами сверкающих выездных почтовых карет за то, что не убирался с их пути достаточно быстро.

К счастью, зоркий извозчик наемного кэба, круживший, как ястреб над голубями, заметил его мундир и подобрал его, как только тот вышел на улицу.

— В Уайтхолл, капитан? — спросил извозчик, ибо перед ним был морской офицер, только что с западной почты, небритый, без багажа, но охранявший пачку депеш.

Полчаса спустя, заплатив примерно вдвое больше законного тарифа, Паркер, шатаясь, прошел через Арку Адмиралтейства, поднялся по лестнице в здание и вошел в самое сердце, печень и мозг службы, которой он отдал большую часть своей жизни.

Ему повезло. Они были так рады, что Хау вошел в контакт с Брестским флотом, и так уверены, что за этим последует великая победа, что поверили его (правдивой) истории о бое с «Революсьонером» и несомненной правомерности его последующих действий. Его поздравили, с тех пор постоянно давали назначения и, по приказу лорда Хау, наградили медалью за храбрость.

5 июня был выпущен специальный номер «Газетт», содержавший донесение Паркера дословно. Он вызвал большое волнение, его жадно читали и обсуждали. Однако некоторые, прочитав депешу, отметили одну маленькую деталь, которую включил Паркер. И те, кто ее отметил, сделали это с диким и восторженным ликованием. Это был тот факт, что мистер Джейкоб Флетчер, джентльмен, находился на борту флагмана лорда Хау.

С этой информацией любые лица, желавшие связаться с мистером Флетчером по каким бы то ни было причинам, должны были лишь дождаться возвращения флота, чтобы быть уверенными, что найдут его.

26

На баке «Куин Шарлотт» творилась сущая бойня, под ногами валялись мертвые матросы, а палубы были мокрыми и скользкими. Лягушатники были хорошо организованы. Абордаж — это то, чему они всегда уделяют особое внимание, в своем методичном, логичном стиле мышления.

Они действовали двумя отрядами. Один отряд уже орудовал на нашем бушприте и на своем такелаже, спешно сцепляя корабли, чтобы мы не смогли вырваться. Это дало бы их канонирам внизу прекрасный шанс продолжать громить нас продольным огнем, прошивая палубы от носа до кормы. Другой отряд, который все время рос, перебирался на борт по бушприту, используя его как сходню. Впереди шли группы пикинеров, обученных действовать сообща, — настоящий еж из стальных жал, где каждый прикрывал своих товарищей. А за пиками следовали гренадеры с тлеющими фитилями и сумками, полными черных чугунных шаров размером с мужской кулак, начиненных порохом и мушкетными пулями и снабженных запалом, который давал несколько секунд отсрочки после поджога.

Грената — оружие жуткое, ибо она калечит и обжигает. И чертовски опасное на борту корабля из-за своей способности вызывать пожары. Короче говоря, типично французское изобретение. Единственное в них хорошее — это то, что они чертовски опасны для самого гренадера. Стоит ему совершить одну ошибку, и он сам взлетит на воздух.

Вот в такую-то заваруху я и вляпался вместе с двадцатью или тридцатью другими, офицерами и матросами из абордажной партии «Куин Шарлотт». И сошлись пистолет и сабля против пики и гранаты.

В такой свалке думать некогда, и я понесся вперед в толпе, дико ревя и пытаясь высвободить руки из тисков людей по обе стороны от меня. Бах! Я выпалил из одного из пистолетов Черного Дика в гущу французских лиц за сверкающими наконечниками пик. Один взвизгнул, уронил пику и схватился за лицо. Кровь брызнула между пальцами, и он рухнул на палубу. Я швырнул пустой пистолет в голову другому, и тут — бум! — где-то прямо за мной взорвалась грената. В ушах зазвенело, жаркая волна опалила волосы на затылке, и двое вокруг меня рухнули, цепляясь за фалды моего сюртука, пытаясь устоять на ногах, когда в них вонзились осколки. Бум! Еще одна грената, не так близко, но прямо в гущу британской атаки. Офицер морской пехоты в алом мундире обернулся и заорал на своих людей, пока взрывались все новые и новые гранаты, и наш смелый натиск пошатнулся и захлебнулся.

Лягушатники прямо передо мной взревели от радости и двинулись вперед со своими пиками, дюжина из них работала как одна команда, в такт топая ногами при наступлении и делая короткие, выверенные выпады страшными наконечниками. Было ясно, что они отработали это как упражнение. Я попятился, нащупывая второй пистолет, который как-то застрял у меня за поясом и не вытаскивался.

Они проткнули морпеха на моих глазах, как раз когда он размахивал саблей в воздухе, призывая своих людей вперед. Он застонал и умер, когда два ясеневвых древка со стальными наконечниками с чавканьем вошли ему в легкие. Должно быть, он был популярным офицером, потому что пара наших матросов с яростным воплем бросилась вперед. Один наткнулся на пики, но я не видел, что случилось с другим, потому что сам прыгнул рядом с ним.

Наконец я вырвал второй пистолет (сломав при этом ремень, чего я даже не заметил) и всадил заряд в брюхо ближайшему пикинеру, одновременно прорубаясь саблей сквозь частокол пик.

Оказавшись внутри досягаемости пик, я был со всех сторон окружен лицами, руками и локтями и пошатнулся, когда французы качнулись из стороны в сторону. Один из них бросил пику и кинулся на меня с кортиком, но я достал его взмахом своей тяжелой сабли, чуть выше уха. Должно быть, оружейник «Куин Шарлотт» хорошо поработал своим точильным камнем, потому что трехфутовый клинок был дьявольски острым и снял ублюдку верхнюю часть черепа. Я отчетливо видел разрезанные мозги, и как купол из кожи и кости, с развевающимися волосами, отлетел в сторону.