Флетчер и Славное первое июня - Дрейк Джон

Я оттолкнул всех и взялся за вытяжной шнур кремневого замка. Я прицелился, но, черт возьми, ничего не видел из-за пота в глазах и сбитого дыхания. Я был как лошадь, только что выигравшая Дерби. Тут кто-то в синем мундире с золотым шитьем протянул мне платок. Я выхватил его и вытер глаза. Это был еще один лейтенант, откуда-то взявшийся. Понятия не имею, кто он. Но я снова прицелился и увидел, что, черт возьми, целюсь мимо.

— Наводи! — заорал я. — Наводи!

И человек двадцать, красные мундиры морпехов и синие куртки матросов вперемешку, кажется, навалились, чтобы помочь. Я впился взглядом в прицел и увидел, как ствол дюйм за дюймом ползет к цели.

— Готово! — взревел я. — Отойти!

Марсовые «Жакобена» теперь видели, что их ждет, и некоторые из них уже карабкались вниз по вантам, спасаясь, в то время как с его фок- и бизань-марсов, которым прямая угроза не грозила, донесся удвоенный треск мушкетов, на который тут же ответили со всех сторон вокруг меня. К тому времени меня окружали морпехи, палившие без умолку, пока мы боролись за преимущество в этот решающий момент.

— Отойти! — снова взревел я во всю глотку. Затем я дернул за шнур и сам отпрыгнул в сторону.

Бум! Орудие соскочило со своего импровизированного ложа из обломков, тяжело развернулось в клубах собственного дыма и с оглушительным треском рухнуло на палубу, разбив лафет и вырвав цапфы из гнезд. Но один полный заряд картечи, двести мушкетных пуль, врезался в грот-марс «Жакобена», не оставив в живых ни одного из тех, кто не успел убраться с дороги.

С нашей стороны раздался дикий рев, и матросы буквально дрались за право первыми взобраться на бушприт. Орда их уже карабкалась по такелажу «Жакобена», и в каскаде взлетающих и опадающих ножей, сабель и абордажных топоров рубила снасти, чтобы освободить нас из вражеского плена. Пока это происходило, наши морпехи палили по оставшимся французским марсовым, но было видно, что те пали духом.

Вскоре новый лейтенант (тот, что с платком) уже отзывал своих людей, так как «Куин Шарлотт» и «Жакобен» начали расцепляться. Канаты с треском лопались, и наш нос со скрежетом пополз вдоль корпуса француза, срывая и ломая крышки пушечных портов и сбивая с лафетов полдюжины орудий, застрявших с высунутыми дулами.

Мы едва двигались, так как, похоже, наш рангоут сильно пострадал, но «Жакобен», идя в крутой бейдевинд левым галсом, набирал ход и понемногу от нас отрывался. Я огляделся в поисках «Монтаня», огромного французского флагмана, и увидел, что он тоже удаляется, где-то по левому борту за кормой. Пока я вел свою кампанию на баке, с «Монтанем» шла самая яростная артиллерийская дуэль. Ни одна из наших главных батарей не могла достать «Жакобен», но, развернув орудия до отказа на корму, наш левый борт смог выместить свою ярость на «Монтане», и, клянусь Юпитером, они это сделали. Даже под продольным огнем с «Жакобена», прошивавшим орудийные палубы.

Результатом неотступного огня «Куин Шарлотт» по «Монтаню» стало полное угасание любого боевого духа, который мог таиться в огромном французском трехдечнике, и он решил, что ему лучше держаться от нас подальше. Уходя, он даже захлопнул свои пушечные порты и прекратил огонь.

Освободившись от тесных объятий «Жакобена», «Куин Шарлотт» медленно начал набирать ход, и как только он стал слушаться руля, Черный Дик развернул его так, чтобы орудия правого борта могли отомстить «Жакобену». Но это было все, что я видел из битвы, ибо со мной стало твориться что-то странное.

Вы, наверное, заметили, что я не бросился на бушприт вместе с остальными, чтобы помочь нам освободиться. Что ж, причина была в том, что у меня просто не хватило сил. Я не скажу, что в одиночку поднял то 12-фунтовое орудие — даже у меня на это не хватило бы мочи, — но я, вероятно, сделал работу за троих и в тот конкретный момент больше ничего не мог дать. Я был совершенно вымотан.

И тут лейтенант с платком, чье лицо то появлялось, то исчезало из фокуса перед моими глазами, указал на палубу у меня под ногами. Он сказал что-то, чего я толком не расслышал, и я посмотрел вниз. Я стоял в луже крови, и моя одежда промокла от пояса до пят. Это был один из тех негодяев, чьи головы я стукнул друг о друга. Он все-таки достал меня своим кортиком. Он славно меня распорол, и когда я понял, что произошло, то внезапно ощутил и ноющую боль в ране, и хлынувшую кровь.

Лейтенант снова что-то кричал, и двое мужчин взяли меня под руки и повели прочь. Мы спустились на шкафут, затем еще ниже по крутым сходным трапам, на верхнюю орудийную палубу, на среднюю, на нижнюю, и так все ниже и ниже, на орлопдек, ниже ватерлинии. Выпал отличный случай поглядеть, как корабль первого ранга делает свое дело: палуба за палубой с рядами огромных орудий по обоим бортам, грохочущих, ревущих и отскакивающих в откате, сотни и сотни умелых людей, их обслуживающих, обволакивающий дым и, превыше всего, ужасающий, мучительный грохот. Говорят, сам дьявол изобрел порох. Что ж, если так, то Старине Нику бы точно понравилась средняя орудийная палуба «Куин Шарлотт», клянусь святым Георгием, ему бы там понравилось! Ибо на средней орудийной палубе пушки работают и по правому борту, и по левому, и над головой, и под ногами. Сущий ад, да и только.

Но я был не на экскурсии, и, по правде говоря, на орудия почти не смотрел. Меня спустили по последнему сходному трапу (Бог весть, как им это удалось, с моими-то габаритами), и еще до того, как мои затуманенные глаза смогли что-либо разглядеть, я понял по стонам, крикам и, в особенности, по горячему смраду десятков свечей, что мы добрались до хирургов. Первое, что делает хирург, когда корабль вступает в бой, — это зажигает как можно больше огней.

К счастью, мои воспоминания о посещении лазарета «Куин Шарлотт» весьма туманны. Там были тела, уложенные рядами, живые отдельно от мертвых; были сложенные, окровавленные паруса, наброшенные на бочки, чтобы служить столами для операций. Были ведра, губки, корпия и бинты. Были два хирурга с закатанными рукавами в длинных коричневых холщовых фартуках, два так же одетых помощника хирурга, капеллан, комиссар, две женщины, помогавшие им, и дюжина или около того раненых, ожидавших своей очереди.

Все это — в низкой, сумрачной деревянной пещере с высотой потолка в пять футов, где массивные поперечные бимсы, поддерживающие палубу над головой, так и норовили раскроить тебе череп, если не пригнешься вовремя.

И наконец, там были аккуратные наборы блестящих инструментов, разложенных и готовых к использованию, один вид которых мог заставить человека на месте обделаться.

Не очень-то приятно, мои веселые ребята, не так ли? Но вот вам мысль. Это была роскошь по сравнению со страданиями солдат. По крайней мере, о ранах наших матросов заботились. Их лечили незамедлительно, и внизу, на орлопдеке, они были в безопасности от вражеских ядер. А теперь сравните это с тем, что случалось с раненым солдатом. Он мог валяться на поле боя сутками, и никто бы за ним не пришел. А с носящейся туда-сюда кавалерией и конной артиллерией, даже если раны его не убивали, был велик шанс, что ему проломят грудь копытом или колесом, потому что они уж точно не останавливались посмотреть, по чему едут. Знаю, сам там бывал!

В тот раз, по милости Божьей, я не помню, что они там со мной делали, ибо я потерял сознание, едва меня перевернули и принялись за мой бок, куда вошел нож.

Так что я пропустил остаток боя и очнулся, туго забинтованный, как мумия, в своей койке в каюте шестого лейтенанта. Ко мне приставили служителя, а позже в тот же день сам Черный Дик, не кто иной, спустился меня навестить. Он сиял от удовольствия, довольный собой, всем миром и мною в придачу.

— Что ж, мистер Флетчер, — сказал он, усаживаясь в моей крошечной каюте, пока его вездесущие приспешники маячили рядом, — как поживаете, сэр? — и, не дожидаясь ответа, продолжил, распираемый удовлетворением: — Знаете ли вы, как мы разбили негодяев? Одиннадцать призов, сэр! И некоторые из них — лучшие корабли, когда-либо построенные рукой человека! Я лишь сожалею, что так мало моих капитанов сумели прорвать их линию, как это сделали мы! — Он тяжело покачал головой. — Ибо это позволило этому невыразимому трусу Вилларе-Жуайёзу улизнуть с большей частью своего флота. Они не смогли и не захотели встретиться с нами лицом к лицу, сэр! Вся стрельба прекратилась к четверти второго, потому что враг бежал.