Жар-птица (кто предал российскую демократию) - Андрей Владимирович Козырев
Я хорошо знал это место, потому что провёл здесь шесть месяцев как стажёр на последнем курсе института. Я был переводчиком с английского, испанского и португальского языков у «братских» коммунистов, в основном пожилых функционеров. Исключением были гости из бывших португальских колоний — Анголы, Мозамбика и Гвинеи-Бисау. Большинство из них были молодыми и горячими, они недавно вышли из боёв и искренне боролись за освобождение своих стран от колонизаторов. Мне тогда нравилось, что в этой справедливой борьбе они рассчитывали на нашу помощь.
Для меня, студента МГИМО, стажировка в международном отделе ЦК, конечно, была престижной. В отличие от многих моих однокурсников, детей партийных функционеров, которые предпочитали проходить практику в советских посольствах в западных странах. В течение нескольких месяцев после путча я не раз проводил экскурсии по прежде недоступным кабинетам Старой площади. И надо признать, получал от этого особое удовольствие.
Вскоре после путча президент Ельцин исчез из публичного поля. У меня тоже не было к нему доступа. Мне это казалось странным, пока один из личных помощников президента, который работал с ним уже несколько лет, не сказал, чтобы я не беспокоился. Для Ельцина, объяснил он, это обычная модель поведения — он впадал в депрессию после выплеска энергии во время кризиса. Позднее президент сообщил прессе, что берёт отпуск и проведёт его в Сочи.
Вернувшись в Кремль, российский президент некоторое время по-прежнему избегал публичной активности. Похоже, у него, как и у Горбачёва, не было ясного видения того, что необходимо сделать для окончательного демонтажа советской системы. Одно стало ясно — эти два человека не могли работать вместе. Оба были слишком увлечены борьбой друг с другом.
После провала августовского путча я не питал иллюзий относительно ближайшего будущего. Было очевидно, что демократия вряд ли легко придёт на смену рухнувшему коммунистическому режиму. Горбачёв оказался не способен возглавить реформы, но и Ельцин явно терял темп. На смену общественному подъёму пришло разочарование.
Одной из центральных проблем оставалась реформа КГБ. Ключевые кадры комитета уже давно отбросили коммунистическую идеологию как бесполезный анахронизм. На самом деле многие в организации мечтали избавиться от партийной опеки. Чекисты были готовы сменить красный коммунистический флаг на российский триколор и даже принять некоторые рыночные и либеральные реформы, но только при одном условии: закулисный контроль за всем, что происходит в стране, должен остаться в их руках.
Однажды я спросил Ельцина, почему в последний день путча он остановил тысячи протестующих, собиравшихся взять штурмом главное здание КГБ, и заблокировал российских демократов, которые хотели по примеру Восточной Европы демонтировать тайную полицию и провести люстрацию.
Он ответил:
— КГБ — единственная работающая структура, оставшаяся от старого режима. Конечно, она была преступна, как и все остальные. Но, если бы мы её разрушили, могли бы получить полный хаос.
У меня было противоположное мнение, но я промолчал.
Вспоминаю и о других разговорах вскоре после путча. Один из советских диссидентов, отсидевший пять лет в колонии, пришёл ко мне, чтобы поделиться своей тревогой.
— Ельцин, — сказал мой гость, — был достаточно хорош, чтобы выступить против путча. Но он не разогнал КГБ, и это о многом говорит. Когда он получит реальную власть, он не воспользуется ей для построения демократических и рыночных институтов, необходимых для преобразования страны. Поэтому вы — Шахрай, Бурбулис, другие молодые люди в российском руководстве, — должны выдвинуть нового лидера и потребовать отставки Ельцина.
— Для меня это слишком большая задача, — дипломатично ответил я. По сути, это было предложение нового, пусть и более мягкого, переворота. Я не мог его поддержать, хотя разделял сомнения моего собеседника в отношении Ельцина и его опасения относительно КГБ.
Второй разговор был с моей матерью. У неё случился сердечный приступ в день путча, и я хотел подбодрить её, уверяя, что благодаря победе над ГКЧП уже многое достигнуто:
— Страна уже никогда не будет таким же тоталитарным монолитом, каким она была на протяжении семидесяти лет. Есть хороший шанс превратить её в современное общество.
У неё были сомнения:
— Ты всегда жил в мире иллюзий. Да, были какие-то надежды после путча, что дела пойдут лучше. Но они быстро исчезают. Не раз уже эта страна отвергала перемены и тех, кто их защищал. Просто слишком многие из тех, кто сегодня у власти, хотят сохранить её любой ценой. А обычные люди подвержены инерции: они привыкли бояться всего нового.
— Поверь мне, — продолжала она, — Ельцин плоть от плоти и тех и других, и в этом секрет его сохранения у власти до сих пор и его выживания в будущем. Я знаю этот тип с юности, когда сама была партийной активисткой. Его программа очень далека от твоей и таких же, как ты. Он просто использует вас в борьбе за власть и скоро выбросит вон. А я вижу, что ты не повернёшь назад. Поэтому будь осторожен и помни о своей семье.
Я вспоминаю оба эти разговора каждый август в годовщину поражения ГКЧП.
Российская пресса и сегодня отмечает годовщину путча, но всё более сдержанно и скептически. Все путчисты были амнистированы в феврале 1994 года постановлением государственной думы. Член ГКЧП Василий Стародубцев впоследствии стал губернатором Тульской области. Главу КГБ Владимира Крючкова можно было видеть во время инаугурации президента Путина…
Иногда я спрашиваю себя, выступил бы я против путча в августе 1991 года, если бы мог предвидеть будущее. Без сомнения, да. Победа над путчистами стала высочайшей точкой морального и политического подъёма граждан моей страны. Она показала демократический потенциал общества и создала тем самым важный прецедент. Через несколько месяцев была поставлена точка в истории СССР. На постсоветском пространстве возникли новые независимые государства. На пути к демократии их ждали серьёзные испытания. Не все с ними справились.
Глава 2
Новая Россия рождалась в
