Жар-птица (кто предал российскую демократию) - Андрей Владимирович Козырев

— Давайте просто поговорим, как старые друзья, — с теплотой произносит Ельцин.

— Благодарю вас за это предложение, — охотно отвечаю я. — И буду откровенен с вами, Борис Николаевич. Несмотря на результаты думских выборов, я верю по-прежнему, что остаётся возможность для продолжения политики сотрудничества с Западом и реформ внутри страны. Такая повестка способна принести вам победу в вашей президентской кампании, которая скоро должна стартовать. Восхищаюсь вами и ценю вашу дружбу, но я не тот человек, который может быть полезным в проведении другой политической линии. Сейчас, когда я избран в думу, станет легче: мне нужно только выполнять наказ избирателей, без особых объяснений. Я не хочу ослабить вашу позицию по отношению ко всем этим безумным коммунистам и националистам. Уходя из правительства, я не предаю вас, Борис Николаевич.

— Я в этом не сомневаюсь! — воскликнул он и через паузу добавил: скажите, что вас беспокоит.

В конце концов это ведь политика президента; я президент, и я не изменился.

Вся обстановка встречи говорила о возможном новом предложении. Думаю, если бы я признал какие-то технические ошибки, попросил о небольшом одолжении, вроде назначения себе ещё одного заместителя и, что самое важное, обозначил бы согласие с новым политическим курсом, скорее всего, я смог бы остаться в должности. Так в чём же была проблема?

Я сделал успешную дипломатическую карьеру в советской системе. И, казалось, для меня не было ничего легче, чем вернуться к обычному советскому недоверию по отношению к Западу. Если старая система балансировала на грани войны с Соединёнными Штатами и НАТО, новая будет балансировать на рубеже политической конфронтации с тем же самым врагом. Да, я хорошо знал правила игры по-старому, но не мог растоптать собственную мечту о коренных переменах в нашей стране. Я гнался за Жар-птицей, а должен был радоваться пойманной курице?

Эти мысли одолевали меня весь последний год и сейчас промелькнули в голове с быстротой молнии. Я продолжил.

— Меня беспокоит стратегия, Борис Николаевич. — Его лицо потемнело, но я продолжил. — Её целью должно быть всеобъемлющее соглашение о союзе с НАТО. Однако мы видим взрыв антинатов-ской риторики. Это портит внутриполитический климат к выгоде неосоветских сил и готовит почву для унижения России в 1997 году, когда завершится процесс расширения НАТО. Расширение уже неизбежно, как стопроцентный прогноз дождя, и мы можем либо запастись зонтиком — зонтичным соглашением о союзе — или промокнуть.

Он почти не слушал последнюю часть моего монолога: вопрос о НАТО для него не подлежал обсуждению. Я остановился, и он сказал, словно размышляя вслух:

— Мы ошиблись, да?

Я энергично кивнул, в отчаянной надежде, что он имеет в виду нашу антинатовскую стратегию.

— Мне кажется, нам просто не хватило опыта, — продолжил он. — Иначе как бы мы могли проголосовать за ооновские санкции против Сербии в 1992 году?

Моя надежда рухнула.

— Я по-прежнему уверен, Борис Николаевич, что голосование в Совете Безопасности было отрезвляющим сигналом для Милошевича. Мы разговаривали с ним несколько дней назад на мирной конференции в Париже, и он очень высоко оценивает нашу роль. Я сказал ему, что скоро будет другой министр иностранных дел, более «просербский», но что ему не следует поддаваться искушению применять силу в Косово. Держать Милошевича под контролем — самая сложная задача нашей дипломатии на ближайшие несколько лет. И опять: этого можно достичь только в сотрудничестве с Западом.

Иллюзий у меня уже не было. Никто ещё не осмеливался читать лекции Ельцину, а тем, кто пытался, это не сходило с рук. Но я сполна использовал свой последний шанс сказать ему то, что, по моему мнению, было правильно.

— Что-нибудь позитивное для выборов есть в вашем арсенале? — его голос напрягся.

— Есть очевидные и простые вещи. «Большая семёрка» готова официально объявить себя «Большой восьмёркой», приняв Россию в статусе полного члена летом 1996 года, но объявлено об этом будет весной. Кроме того, члены этого престижного клуба уже приняли ваше приглашение провести весной в Москве чрезвычайную встречу, посвящённую ядерной энергии. Это станет не только проявлением уважения к России и её президенту, но и признанием наших достижений в области высоких технологий. Весной Совет Европы наконец примет Россию в свои ряды как полноправного члена. И последнее, но не менее важное, — главы государств СНГ просят вас председательствовать в Содружестве в следующем году. Предстоит несколько важных двусторонних мероприятий с этими странами, с которыми нас объединяет общее прошлое.

Я видел, что мои слова произвели на него впечатление, но он не хотел этого показывать. Странная мысль пришла мне в голову: все эти позитивные результаты проклятой «прозападной политики» присвоит себе безупречный патриот Евгений Примаков, который уверяет, что жёсткость в отношениях с Западом более продуктивна. И фактически западные демократические клубы будут приветствовать кремлёвского лидера после того, как он под влиянием бюрократии и силовиков окончательно откажется от попытки установить демократию.

Давая понять, что время, рекомендованное врачами для деловой встречи, вышло, Наина Иосифовна присоединилась к нам, чтобы выпить чашку чаю и немного поговорить о моей дочери Наташе, которая, похоже, ей искренне нравилась, и о своих внуках.

Прощаясь, я попросил Ельцина ответить мне по поводу будущей работы как можно скорее.

— Да, я помню и выполню наш уговор. Дайте мне ещё немного времени. В любом случае, мы ещё поговорим, перед тем как решение будет принято, — сказал он.

* * *

На следующее утро я отправил в Кремль заявление о бессрочном отпуске и передал помощнику заявление об отставке, чтобы он в нужный момент мог его отправить президенту. 7 января раздался звонок, и Ельцин сказал, что будет лучше, если я поработаю в думе, хотя, разумеется, мы останемся друзьями. «Полностью согласен, Борис Николаевич!» — ответил я с почти невежливым энтузиазмом: неопределённость длилась слишком долго. После этого я позвонил в мой офис, попросил помощника отправить заявление, налил стакан виски и попробовал обдумать следующий этап моей жизни.

И уже в сотый раз я вспомнил чаепитие с Ельциным у него на даче. Как я и подозревал, оно оказалось нашей последней встречей. То, что я увидел, произвело на меня гнетущее впечатление — старый больной человек, с трудом справляющийся даже с ограниченными официальными обязанностями. При этом — мечтающий об избирательной кампании и об ещё одном сроке во главе одной из самых беспокойных стран в мире, страны, отчаянно нуждающейся в динамичном лидере, полном