Бег – моя терапия - Скотт Дуглас

Обсуждая более раннюю версию исследования Университета Дьюка «Упражнения против “Золофта”», Джон Рэйти, доктор медицины, пишет в своей книге «Зажги себя!»[21]: «Об этих результатах нужно рассказывать студентам медицинских учебных заведений, доводить их до сведения страховых компаний и вывешивать на досках объявлений в каждом доме престарелых в стране, где почти пятая часть обитателей страдает депрессией».

К сожалению, в США всё иначе.

Похоже, американская система здравоохранения имеет встроенные барьеры, мешающие рассматривать физические упражнения как самостоятельный метод терапии. Врачей по-прежнему обучают лечить болезнь, а не укреплять здоровье. Мы приходим к ним не для того, чтобы узнать, как жить полной жизнью, а потому, что что-то пошло не так. Мы идем с ожиданием, что врач что-то предложит: рецепт, пару анализов, направление к специалисту, – иными словами, то, что мы не можем сделать самостоятельно. Да, большинство врачей, вероятно, чувствуют себя обязанными предложить то, что подтвердит их образование и опыт. На типичном приеме медик не скажет вам: «Попробуйте выходить на улицу и двигаться по полчаса в день, возвращайтесь через шесть недель». Циники могут даже заявить, будто фармацевтические компании продвигают идею о том, что от большинства болезней есть таблетка.

Современные рекомендации таких групп, как Американская психиатрическая ассоциация и Американская коллегия врачей, не рассматривают физические упражнения как терапию первой линии или начальную форму лечения, которую врач должен рекомендовать пациенту с депрессией (современные антидепрессанты и некоторые виды психотерапии – два основных вида терапии первой линии). На странице для пациентов сайта Национального института психического здоровья США физические упражнения приведены в разделе «Не только лечение: что можете сделать вы» в одном списке с такими рекомендациями, как «ставить перед собой реалистичные цели» и «продолжать изучение темы депрессии».

В отличие от США, в таких странах, как Великобритания, Нидерланды и Канада, врачам рекомендуют рассматривать физические упражнения в качестве терапии первой линии. Канада, например, предписывает использовать физические упражнения в качестве первоначального самостоятельного лечения для депрессии легкой и средней тяжести и в качестве терапии второй линии, или следующего уровня лечения, в сочетании с другими методами для более тяжелых случаев. В Австралии и Новой Зеландии к физическим упражнениям относятся еще более благосклонно. Учитывая доказательства, что бездеятельность способствует развитию депрессии, руководящие положения Королевской коллегии психиатрии Австралии и Новой Зеландии рассматривают физические упражнения как «нулевую ступень» лечения. Иначе говоря, малоподвижному пациенту с депрессией в Сиднее или Окленде сначала предложат заняться спортом. Только если регулярные физические упражнения окажутся недостаточными, можно будет прибегнуть к американским методам лечения первой линии – медикаментам и психотерапии.

В США упражнения как лекарство могут послужить примером того, как пациенты задают тон, а стандартная практика подхватывает. Остается надеяться, что все больше врачей будут слышать от своих пациентов рассказы о том, как бег и другие виды физических упражнений помогают им справиться с депрессией. Вот одна из таких историй.

Как впасть в депрессию и начать бегать

В отличие от многих, меня депрессия никогда не выводила из строя. Большинство людей считают меня продуктивным, целеустремленным, возможно, даже энергичным, учитывая, что на одометре моего жизненного пробега уже 180 000 километров. У меня дистимия – хроническая депрессия низкой степени тяжести. Если попросту, я вечно не в духе. Я сравниваю дистимию с ощущением ржавой пружины в месте соединения левого подколенного сухожилия с тазом – оно сопровождает меня уже несколько десятилетий и почти никогда не обостряется настолько, чтобы я перестал бегать, но всегда присутствует фоном. Если я не забочусь о себе, то оно становится весьма болезненным.

Как и дискомфорт, связанный с подколенным сухожилием, дистимия сопровождает меня уже давно. Я всегда был «угрюмым» ребенком. Когда я впадал в состояние, которое моя мама называла «хандрой», она спрашивала: «Что случилось?» – «Не знаю, мне просто грустно», – говорил я и обычно получал ответ: «Закругляйся с этим». Ничего ужасного со мной не происходило. Надо мной никогда не издевались, мы не бедствовали, никто из моих близких не умер, у меня были друзья, братья и сестры, с которыми можно было проводить время, я хорошо учился в школе. Но и ничего особенного тоже не происходило. Два часа дня в серый мартовский вторник – вот образ моего детства.

Нынешний я в моем сознании начал выкристаллизовываться в девятом классе. В том учебном году произошло несколько ключевых событий: я стал более целеустремленным, у меня началась депрессия и я стал бегать. То, что все это произошло примерно в одно и то же время, – не совпадение.

Однажды на уроке биологии речь зашла о пресноводных экосистемах. Среди живых существ, которых мы изучали, была муха-однодневка. Мы читали о виде, у которого взрослая стадия длится 24 часа. Личинки выходят из воды взрослыми, спариваются и умирают в течение суток. Они неспособны питаться, поскольку им это не нужно.

В тот вечер я едва смог выполнить домашнее задание. Жизненный цикл мухи-однодневки опечалил меня, как ничто раньше. Какой смысл в том, чтобы родиться, произвести на свет следующее поколение таких же обреченных и умереть? Почему бы мухам-однодневкам не жить 48 часов, чтобы у них была возможность насладиться жизнью перед спариванием и смертью? Затем меня осенило, что на самом деле и двухдневное существование не имеет особого смысла, да и трехдневное, четырехдневное и так далее…

Я долго наблюдал за своей семьей, задаваясь вопросом, почему мы делаем то, что делаем, особенно по выходным, когда не нужно ходить в школу и на работу. На что мы тратим свое время? Часто казалось, будто мы делаем что-то просто для того, чтобы заполнить часы между приемами пищи. Вскоре выходные заканчивались, а на следующий день нам уже не нужно было придумывать, чем заняться. Разве в этом больше смысла, чем в жизни однодневки с ее печальным 24-часовым жизненным циклом?

Спустя годы я узнал слово weltschmerz. Его буквальный перевод с немецкого таков: мировая (Welt) боль (Schmerz). Оно означает грусть из-за разрыва между тем, каким бы вы хотели видеть мир, и реальностью. Если бы я знал это в девятом классе, то на следующий же день пошел бы в школу с такой запиской: «Пожалуйста, отнеситесь с пониманием к настроению Скотта. Он переживает weltschmerz, навеянную историей мухи-однодневки». Разочарование из-за природы жизни не покидает меня с тех пор. («Высокоинтеллектуальные пациенты могут размышлять на темы отчуждения и абсурдности человеческого состояния», – предупреждает врачей справочник по дистимии и спектру хронических депрессий.)

Примерно в это