Хозяин Амура - Дмитрий Шимохин

И посреди всего этого — чудовищное, невообразимое зрелище. Увечная, полуслепая старуха лежала на голой земле, и прохожие в виде милостыни набрасывали на нее рваные кошмы и вонючее тряпье. Из этого мусора она соорудила себе подобие низкой, грязной конуры. Здесь она ела, спала, здесь же и испражнялась, покрытая тучами жирных мух. Вокруг ее логовища, образовав полукруг, терпеливо сидела стая огромных, тощих, диких собак. Они ждали. Просто сидели и ждали, когда она умрет, чтобы сожрать несчастную.

В стороне сидели несколько колодников, выставленных на продажу. Мы с Левицким бегло осмотрели их и решили не брать — пять человек нам погоды не делали, зато неминуемо замедлили бы наше движение к Цицикару. Если их еще не продадут, купим этих бедолаг на обратном пути.

Сяо Ма, шедший рядом со мной, вдруг замер. Его взгляд был прикован к другой сцене. Недалеко от нас рослый хунхуз в синей куртке, видимо, один из «смотрящих» за рынком, лениво, почти беззлобно, бил бамбуковой палкой по спине молодого парня-раба, уронившего мешок с рисом. Парень не кричал, лишь глухо стонал, вжимая голову в плечи. И в этот момент Сяо Ма дернулся — ладонь метнулась к ножу за поясом.

Я успел перехватить его руку.

— Стоять, — прошипел я. — Не сейчас. Не здесь.

Он обернулся ко мне, и в его глазах полыхала такая застарелая, черная ненависть, что мне стало не по себе. Он видел не просто избиение. Он видел всю свою прошлую жизнь.

— Но… тай-пен…

— Я сказал, стоять. — И сжал его руку сильнее. — Твоя месть еще впереди. Не трать время на шавок.

Он, судорожно сглотнув, медленно опустил руку. Но я заметил, как из-за угла соседней лавки за нами наблюдала пара недобрых, оценивающих глаз. Нас заметили. Слухи о чужаках с оружием и при деньгах, видимо, уже опередили нас, и кто-то проявлял к нашей компании нездоровый, хищный интерес. Пора было убираться восвояси.

Быстро купив несколько мешков муки, баранью тушу и кирпич чая, мы поспешили покинуть рынок.

На четвертый день пути мы вышли в долину, красота которой показалась нам почти нереальной. Словно сам бог, сотворив мир, оставил этот уголок лично для себя. Голубое, безмятежное небо, отвесные скалы, увитые виноградными лозами с багровыми, прозрачными на солнце листьями, тихая, фиолетовая в вечерних лучах солнца река. Казалось, здесь нельзя было убивать. Нельзя было ненавидеть. Можно было только жить, дышать и радоваться.

Прямо посреди этой идиллии, у самой реки, стояла небольшая китайская деревня — фанз тридцать, не больше. Она выглядела такой мирной и гостеприимной, что решение пришло само собой.

— Становимся здесь, — сказал я. — Хватит ночевать в поле, как волки.

Жители, никогда не видевшие здесь европейцев, встретили нас сначала с опаской, но наше мирное поведение и несколько серебряных монет быстро растопили лед. Староста, благородный седоусый старик, поклонившись, указал нам на лучшую фанзу.

— Мы думали, хунхузы, — признался он через Ичигена.

— Мы не хунхузы, — ответил я. — Они здесь бывают?

— О! — В этом коротком вскрике была вся боль и покорность его народа. Он рассказал, что хунхузы здесь — полные хозяева, требующие всего, что им заблагорассудится. Но сейчас их не было. Уже неделю. Они ушли куда-то в горы, на Пектусан.

— Так что, безопасно от хунхузов? — спросил я.

— Теперь вполне, господин.

— Ну, тогда караул сегодня нанайский. А все остальные — ешьте, пейте и спать.

Какое же это было наслаждение — после нескольких ночей под открытым небом снова оказаться в тепле, раздеться, вытянуться на широком, протопленном кане. Я лежал, убаюканный тихими звуками мирной деревни и сытной усталостью, и провалился в сон так глубоко, как, казалось, еще никогда в жизни.

Пробуждение мое было чудовищным.

Страшный грохот и треск, от которого задрожали стены, вырвал меня из сна. Я открыл глаза в кромешной тьме, не понимая, что происходит. С потолка что-то сыпалось — глиняная штукатурка. И тут же ночь разорвал новый звук. Залп. Частый, трескучий, злой. Пули с жужжанием, похожим на разъяренный рой, впивались в стены фанзы, выбивая щепки. И опять залпы: то трескучие, то глухие — бум… бум…

Я скатился с кана на пол за мгновение до того, как окно, затянутое бумагой, взорвалось огненным цветком. Что-то горящее, похожее на глиняный горшок, влетело в комнату и, ударившись об пол, расплескало вокруг себя море огня.

Снаружи, перекрывая треск пожара и стрельбу, раздался дикий, торжествующий вой.

Глава 5

Глава 5

Хунхузы⁈ Где штуцер⁈ Где револьвер?

Новая серия выстрелов и сухой треск бумаги в окнах подсказали — нет, враг все еще снаружи.

Тьма стояла непроглядная. Зажечь лампу — означало выставить себя как мишень, хотя они и так прекрасно знали, где мы.

Револьвер наконец нашелся — как и положено, под подушкой. Стоило ощутить в руках его холодный металл, сразу же вернулось спокойствие. Та-ак. Сначала надо окончательно проснуться, черт побери. А потом убить их — да и вся недолга!

— Левицкий, ты жив? — не своим голосом спросонья прохрипел я

— Да, Серж. Свое ружье ищу… нашел! — донесся его тихий, напряженный голос.

— Огня не зажигайте. Штуцер, револьвер — при тебе?

— При мне.

Рядом послышался сдавленный шорох.

— Кто здесь?

— Парамон тута, — отозвался он. Голос его был спокоен, будто речь шла о починке сбруи. — Все здеся. А вот Сенька Беседин не откликается… молчит. Хозяина фанзы, похоже, убили. Остальные китайцы разбежались, походу.

Снаружи вновь грохнул залп.

— К стенам! По бокам от двери! — приказал я.

Ползком, стараясь не шуметь, удалось добраться до выхода и прижаться к стене слева. Справа тенью пристроился Левицкий. Осторожным движением пальца в промасленной бумаге дверного проема была проделана щель для обзора. Снаружи не видно было ни зги. Залпы гремели почти беспрерывно, но, судя по звуку, били в основном по задней, глинобитной стене фанзы — она держала удар. Здесь же, у входа, лишь злобно жужжали шальные пули. Время от времени в соломенной крыше над головой что-то вспыхивало тусклым светом, и сухая солома принималась тлеть.

— Сколько же их там? — прошептал корнет, поводя взглядом.

— Судя по ору ихнему — там орда целая, не меньше двух сотен сабель, — сокрушенно вздохнул