Леонид. Время выбора - Виктор Коллингвуд
Киров внимательно слушал, и я видел, как загорелись его глаза. Он явно хорошо помнил наш недавний разговор о специализированных научно-технических учреждениях, занимающихся сталями и сплавами.
— Нужно немедленно, не ожидая нашего возвращения, начать организационную работу. Мы создаем здесь, у вас, на базе завода Красный Путиловец и Большевик, два головных всесоюзных института. Первый — НИИ Стали и Брони. Главная, крайне срочная задача — литая танковая броня. Уйти от нашей хрупкой, нетехнологичной брони к вязкой, гомогенной, литой. Дело непростое. Необходимо изучить все: химию, легирование, подготовку отливки башен.
Киров просиял. Он обожал масштабные, большие проекты.
— И правильно! Давно пора! А второй?
— Второй, Сергей Миронович, еще важнее. НИИ Специальных Сплавов. Главная задача — жаропрочные материалы. Они нужны для клапанов авиационных моторов, лопаток турбокомпрессоров. А в самой ближайшей перспективе — для лопаток газовых турбинных реактивных двигателей. Здесь мы не просто отстаем. Мы, можно сказать, в каменном веке!
Сергей Миронович тут же схватил трубку.
— Смольный! Соедините меня с профессором Беляевым из Политехнического университета. Срочно! Николай Ильич? Киров беспокоит. Бросайте все, через двадцать минут ожидаю у себя. Вопрос государственной важности!
Через полчаса в кабинете появился невысокий, седовласый, очень энергичный человек с высокими, пронзительными глазами — профессор Николай Ильич Беляев, светило советской металлургии. Я, кратко изложив ему внутреннюю проблему, сделал упоры на жаропрочных сплавах. Он слушал, не перебивая, постукивая пальцами по столу.
— Товарищ Брежнев, — сказал он, когда я закончил, четко и без всякой подобострастии, — в лабораторных условиях, в тиглях, мы можем получить сплавы, не уступающие мировым. Но проблема в технологии их массового производства! Для получения стабильной плавки таких сплавов с заданным химическим составом и чистотой без импортного оборудования у нас могут возникнуть проблемы. Конкретно — нужны американские электродуговые печи фирмы «Лектромелт».
— Что это такое? — спросил Киров.
— Это единственные в мире печи, — терпеливо пояснил Беляев, — оборудованные системой точного контроля температуры дуги и состава атмосферы в печи. Они позволяют вводить легирующие присадки с ювелирной поверхностью и получать на выходе сплава строго заданные параметры. Без их печей любая наша попытка наладить массовое производство жаропрочных сталей превращается в очень дорогую и опасную лотерею!
Слушая его, я тут же сделал пометку в своем блокноте. Нужны печи — будут печи!
— Спасибо, профессор. Ваше мнение предельно ясно. Таким образом, в списке первоочередных закупок в Америке мы вносим печи «Лектромелт».
Я повернулся к Кирову, который уже сиял от возбуждения.
— Сергей Миронович, теперь вы видите? Задачи колоссальные. Начните подбирать лучшие кадры, ищите площадку под новым корпусом. Оборудование я займусь.
Он твердый, по-мужски, пожал мне руку. Первая, самая важная задача в Ленинграде была выполнена. Фундамент для будущего технологического рывка был заложен.
Из аристократической тишины Смольного «Эмка» нырнула в грохочущий, пропитанный дымом и металлом мир Кировского завода. Бывший Путиловский, колыбель революции и индустриальный гигант, жил в лихорадочной, голодной жизни. В огромных, гулких, как соборы, цехах под тусклым светом фонарей рождались танки.
У ворот меня встретили директор, крепкий хозяйственник сталинской закалки, и главный конструктор танкового КБ — долговязый Семен Александрович Гинзбург На заводских стапелях стояли корпуса Т-28 — громоздких, неуклюжих трёхбашенных «сухопутных дредноутов», гордости РККА. После осмотра основного производства директор Карл Мартович Отс с торжествующим видом подвел меня к одному из танков, стоящему в стороне и сверкающему свежей краской.
— Вот, Леонид Ильич, выполните ваше указание! — пробасил он. — Опытный образец модернизированного Т-28. Сняли пулеметные башенки, как вы и советовали на том совещании. Усилили лобовую броню до пятидесяти миллиметров. Скоро представим его правительственной комиссии!
Танк действительно выглядел лучше. Без нелепых пулеметных башенок он, казалось, стал более приземистым, хищным и грозным. В лучшую сторону изменилась форма верхнего лобового листа — вместо ломаного он стал сплошным.
Я молча обошел его, постучал костяшками пальцев по броне, затем подтянулся и заглянул в люк механика-водителя.
Выбравшись и отряхнув руки, я повернулся к замершим в ожидании похвалы директору и конструктору.
— Это правильный шаг. Но надо продолжить модернизацию.
Я посмотрел прямо на конструктора, который, насторожившись, ждал моего вердикта.
— Первое — вооружение. Ваша короткоствольная пушка КТ-28 — это недоразумение. Она годится только для стрельбы шрапнелью по живой силе. Для борьбы с бронетехникой противника она бесполезна — не пробьет броню ни одного приличного танка. Сюда, в эту башню, нужно поставить новую, мощную 76-миллиметровую пушку Грабина. С ней этот танк сможет бороться и с существующими, и с перспективными образцами иностранной бронетехники. Свяжите связь с Грабиным, как только он создаст танковую пушку, немедленно — за работу!
Конструктор побледнел, но изменился. Установить куда более мощную артсистему в старую новую башню была нетривиальной панелью.
— Вторая — связь. Я не вижу антенного входа. Где радиостанция?
— Так ведь, товарищ Брежнев, рации даются только на командирские машины…
— Снова — здорово! Каждый танк, — отрезал я, — начиная с этой производственной серии, должен быть оснащен рацией. Танк без связи — это слепой, глухой и бесполезный бронированный гроб. Это аксиома, и обсуждать ее мы не будем. И, кстати, неплохо бы на корме танка установить еще и телефон — для связи с пехотой…
Я снова посмотрел на башню.
— И пересмотрите уже форму башни… Один удачный прилет — и весь экипаж в братской могиле. Башня должна быть конической формы, с рациональными углами наклона, чтобы вражеские болванки от нее рикошетили, а не проламывали броню. А самое лучшее — броня двойной кривизны, и это означает — нужна литая башня.
Наступила тишина. Директор завода Карл Отс и главный конструктор Семен Гинзбург были ошеломлены. За пять минут я не просто раскритиковал их работу, а выдал четкую программу прогрессивной машины на год вперед. Чувствовалось, однако, что последняя моя реплика про башню задела Гинзбурга за живое.
— По башне и орудию мы будем работать, товарищ Брежнев, — сказал он, с трудом скрывая раздражение. — Но это все, так сказать, надстройка. А у нас фундамент гнилой. Главная наша беда, наша боль — это ходовая.
Он перешел в контрнаступление, очевидно,
