Леонид. Время выбора - Виктор Коллингвуд

Наконец он поднял на меня свои тяжелые глаза.

— Харашо. Езжайтэ вместе с Микояном. Он — глава делегации. Вы- замэститель. Прэзидиум ЦеКа выделит вам чэтыре миллиона долларов.

Внутри все оборвалось от облегчения. Я победил. Четыре миллиона — очень приличная сумма. Будет на что разгуляться!

Я уже повернулся, чтобы идти, когда его тихий голос догнал меня у самой двери:

— А таварищ Каганович праследит, чтобы ни один народный доллар не был потрачен зря. Он будет контролировать закупки. Можете идти!

Глава 7

Через пару дней я получил выписку из протокола заседания Президиума ЦК. Решение направить в США правительственную делегацию было официально утверждено. Главой делегации ожидаемо назначен опытный Анастас Микоян. Его заместителем по общим и политическим вопросам — Михаил Каганович. Я же получил полномочия по линии закупки научно-технической продукции. На меня возлагалась ответственность за закупки технологий в машиностроении, приборостроении, авиации и металлургии. Формулировка постановления была довольно обтекаемой, но суть ясна: я был мозгом и главной рабочей лошадью всей этой операции, в то время как Микоян выступал политическим знаменем поездки, ну а Каганович… Каганович, стажер хренов, должен был просто быть.

Об окончательном одобрении дела я узнал, что характерно, опять от Микояна.

— Ну что, Леонид, поздравляю! — бодро прокричал он в трубку «вертушки». — Ответственность огромная, так что готовься! Маршрут такой: через три дня выезжаешь ночной «Стрелой» в Ленинград. Там собираем всю рабочую группу делегации, решаем последние вопросы и грузимся на «Смольный». Пароход будет ждать нас со специальным рейсом. Пойдем первым классом, как полагается. Нечего перед капиталистами в драных штанах щеголять.

Перед самым отъездом, выкроив буквально полчаса, я назначил на конспиративной квартире короткую, сверхсекретную встречу с Берзиным, начальником Разведупра штаба РККА — тем, что впоследствии назовут «ГРУ». Он выслушал меня молча, не меняя своего каменного, непроницаемого выражения интеллигентного лица.

— Ян Карлович, — сказал я в конце, — я уезжаю за границу минимум на три месяца. Возможно, командировка затянется. А ситуация в Ленинграде, вокруг Кирова, мне очень не нравится. Там зреет что-то нехорошее.

— Мои люди тоже это чувствуют, — глухо ответил он. — После съезда обострились какие-то странные разговоры вокруг ленинградской парторганизации, особенно у… смежников.

— Я прошу вас, — я посмотрел ему прямо в глаза, — пока меня не будет, возьмите его под свой, личный, негласный контроль. Втайне от «соседей». Пусть ваши лучшие ребята из ленинградской резидентуры присмотрят за ним. Просто присмотрят. И если что — вмешаются.

Он долго молчал, а потом коротко, по-военному, кивнул.

— Будет сделано, Леонид Ильич.

Этого было достаточно. Я знал, что Берзин свое слово сдержит.

Вечер перед отъездом получился тихим и как будто тягучим, как застывший мед. В квартире пахло нафталином из распахнутых платяных шкафов и мамиными пирогами. Суета сборов, казалось, находилась где-то в другом измерении. Мать, поджав губы, уложила в мой жесткий фибровый чемодан теплые шерстяные носки — аргументы о том, что весной в Америке, даже самыми северными из своих штатах находящейся на широте Каменского, очень жарко, на нее не произвели ровно никакого действия. Рядом Валя заботливо заворачивала в полотенце банку вишневого варенья. Эта простая, почти деревенская забота, с вареньем и носками, так диссонировала с грядущей охотой за радиолампами и атомными секретами, что мне не удавалось сдержать улыбку.

Поздно вечером, когда все домашние уже угомонились, я сидел с Лидой на кухне. Я дал ей последние инструкции. Она кивала, не перебивая. Вся наша жизнь в течение двух месяцев сжималась в этом коротком деловом разговоре.

— Я договорился. В твоем распоряжении будет машина с водителем, — сказал я. — Если что-то понадобится, позвони прямо помощнику Микояна. Он все решит.

— Я справлюсь, — тихо ответила она. — Ты главное… возвращайся.

Перед самым уходом я зашел в детскую. В своей кроватке, раскинув ручки, спала Галочка. Ровное, едва слышное дыхание, смешная складочка на щеке. Я долго стоял, глядя на нее, и во мне поднималась тихая нежность. Вся эта погоня за технологиями, весь этот риск, от которого стыла кровь, — все это ради того, чтобы у таких вот маленьких, беззащитных существ было будущее. Другое будущее, без авиабомб и голода.

Я осторожно, боясь разбудить, наклонился и поцеловал ее в теплый, пахнущий молоком лоб. Она слабо причмокнула в ответ и продолжила спать.

* * *

…Глухая ночь. Ленинградский вокзал. Шипящий пар паровоза, отблеск мокрых от измороси рельсов, резкие окрики сцепщиков. У вагона «Красной стрелы» мы стояли с Лидой. Она была в легком пальто, без платка, и ветер трепал ее волосы. Мы молчали. Все слова были секреты. Осталось только это — последнее, отчаянное объятие, в котором смешались страх, надежда и обещание возвращения.

— Береги себя, — прошептала она.

— Ты тоже.

Проводница уже загоняла всех в вагон. Я еще раз поцеловал Лиду, вскочил на ступеньку поезда и обернулся. Поезд, плавно дрогнув, тронулся. Она стояла на перроне, маленькая, одинокая фигурка в огромном, гулком месте вокзала, и смотрела мне вслед. Я стоял у окна, пока ее силуэт не растворился в ночной темноте. Впереди был Ленинград. А за ним — весь мир.

* * *

Поезд шел до Ленинграда примерно 10 часов. Розовым майским утром «Красная стрела», грохоча колесами на стыках рельсов, вошла под закопченные своды Московского вокзала. Ленинград встретил так, как и должен был — моросью, промозглым ветром с невидимого залива и запахом каменного угля. На перроне, среди встречающих, возле сверкающий лаком «Эмки» меня уже ждал молчаливый человек в кожаном пальто.

— От Смольного, товарищ Брежнев. Прошу!

Мы неслись по пустынным утренним улицам. Невский, еще не разбуженный хаосом клаксонов и гомоном толпы, казался нахмуренным и строгим. Здесь особенно чувствовался контраст между шумной, деловой, немного азиатской Москвой, и холодным, чинным, европейским Ленинградом. Его гранитные набережные, идеальные прямые линии проспектов, темные водные каналы — все дышало памятью об имперском прошлом этого самого необычного города нашей страны.

В Смольном, этом бывшем легендарном штабе революции, а теперь — Ленинградском горкоме ВКПб, царила гулкая, деловая суета. Длинные, бесконечные коридоры, натертый до блеска паркет, строгие лица людей с папками, бесшумно скользящие мимо. Киров встретил меня у дверей своей любви, светлого кабинета. Энергичный, улыбающийся, пышный, он экспансивно сгреб меня в объятия.

— А, московский гость! Как доехал? Что-то ты не очень выглядишь. Не спал дорогой?

— Некогда