Леонид. Время выбора - Виктор Коллингвуд

— Слушай, Лида… Инженер Зворыкин — кто в Союзе может говорить с ним на одном языке? Кто сумеет разговорить его?

Лида задумалась, и ее лицо вдруг прояснилось.

— Есть такой человек — профессор Катаев из Института связи. Говорят, он сумасшедший гений. Ученик Зворыкина, почти одновременно с ним изобрел свою передающую трубку, но кто об этом знает… Он один поймет, о чем спрашивать.

* * *

На следующий день в моем кабинете сидел худой, нервный, горящий энтузиазмом человек с лихорадочным блеском в глазах. Семен Исидорович Катаев был одержим телевидением, и это было видно с первого взгляда.

Я начал издалека, с официальной части.

— Семен Исидорович, вы включены в состав правительственной делегации. Мы едем в США для изучения передового опыта. В частности, вас ждет визит в исследовательский центр компании RCA.

Катаев подался вперед, глядя на меня, как ребенок, которому пообещали показать волшебную страну.

— Вы… вы хотите сказать, я смогу увидеть лабораторию Зворыкина?

— Вы сможете поговорить с ним лично, — подтвердил я, нанося решающий удар.

Профессор был мой. Он был готов на все. И тогда я перешел к главному.

— Официально вы едете изучать технологию телевещания. Но меня, Семен Исидорович, — я сделал на этом слове ударение, — их сетка вещания интересует в последнюю очередь. Мне от вас нужно три вещи. Первое — конструкция их электронных пушек. Второе — системы отклонения и фокусировки луча. И третье, самое важное, — состав и технология нанесения на экран люминофоров с длительным послесвечением. Вы должны все увидеть, запомнить, зарисовать. Вы меня поняли?

Он кивнул, все еще находясь под гипнозом открывшихся перспектив. Он не понимал, зачем мне вдруг понадобились эти люминофоры. Но это было и неважно. Со временем поймет.

Формирование команды было еще далеко не закончено, когда в тишине моего кабинета раздался резкий, требовательный треск «вертушки». Я поднял трубку. Голос Поскребышева, сухой и безжизненный, как скрип несмазанной двери, произнес всего одну фразу:

— Товарищ Сталин хочет вас видеть. Приходите немедленно! Что мне ответить Иосифу Виссарионовичу?

— Сообщите — внезапно осипшим голосом ответил я — буду через пятнадцать минут!

Поскребышев с другой стороны линии дал отбой, а я все сидел, сжимая трубку ВЧ, слушая короткие, частые гудки. Похоже, до Хозяина дошли слухи о моей самодеятельности. И к чему это приведет — вообще неизвестно.

Ладно, что ж — момент настал! Взял со стола тяжелую, распухшую от бумаг папку — список заказов и пожеланий, где собралась вся мощь советской промышленности, вся ее боль, слабость и надежда. Пойду объясняться и убеждать, что поездка действительно нужна.

Чего я только не передумал за эти пятнадцать минут, шагая по длинным кремлевским коридорам! Мои шаги гулко отдавались от высоких сводчатых потолков, тонули в кладбищенской тишине. Красные звезды на ковровой дорожке, казалось, прожигали подошвы ботинок. Мимо проплывали тяжелые дубовые двери, безмолвные часовые, строго глядящие со стен портреты вождей. Мне то и дело попадались люди, я машинально кивал им, но чувствовал себя невероятно одиноким в этом ледяном лабиринте власти, наедине с бешено колотящимся сердцем и весом папки в руке.

Приемная оказалась пуста. Посреди комнаты на огромном столе были аккуратно, веером, разложены свежие советские и зарубежные газеты, среди которых я мельком заметил глянцевую обложку американского «Лайфа». Поскребышев, сидевший за своим столом у левой стены, молча кивнул в сторону небольшой комнаты, которую аппаратчики в шутку называли «предбанником». Дежурный полковник охраны, не глядя на меня, произнес заученную фразу:

— Оружие имеется?

— Нет.

— Проходите!

Двустворчатая дверь с тамбуром беззвучно открылась и закрылась за мной. Я оказался в кабинете. В воздухе стоял густой, тяжелый запах табака «Герцеговина Флор». Сталин сидел за большим письменным столом в самой глубине кабинета, заваленным книгами и бумагами, и раскуривал трубку. При моем появлении он встал из-за стола и, по своему обыкновению, стал расхаживать по кабинету.

— Здравствуйтэ, товарищ Брэжнев. У нас в Президиуме ЦэКа ходят слухи что вы собрались эмигрировать в Америку! — с хитринкой в глазах произнес он, вплотную подходя ко мне.

По тону я понял, что Хозяин не сердится на мое самоуправство.

— Басни это, товарищ Сталин! Я верный сын трудового народа! — полушутя, полувсерьез отвечаю ему в тон.

— Ну, «сказка ложь, да в ней намек». Давайтэ, рассказывайте, что вы там задумали!

От сердца отлегло. Кажется, разговор идет нормально.

— Товарищ Сталин, — я положил перед собой на край стола свою увесистую папку. — Речь пойдет о комплексном технологическом перевооружении нашей промышленности с использованием ресурсов американских фирм. Народное хозяйство нуждается в новых технологиях. Вот заявка от наркома Орджоникидзе на технологии крекинга для производства сотого октана. Вот — от командующего ВВС Алксниса на штурмовики. Вот — от профессора Климова на турбокомпрессоры. От приборостроителей, от химиков, от двигателистов, от врачей…

Я начал рассказывать, подробно докладывая по каждому пункту. Сталин медленно прохаживался по ковровой дорожке от стола к книжному шкафу в простенке между окнами. Ходил он мягко, почти бесшумно, не порывисто, но каждое движение было наполнено сдержанной, концентрированной энергией. На пункте о грузовиках повышенной проходимости он остановил меня.

— Пачему Амэрика?

— Потому что только у них есть сборочные конвейеры такого уровня и культура массового производства, которая нам нужна.

— Пачему вы выбрали фирму-банкрот? Ви хотитэ тратить народные дэньги на спасение капиталистов?

— Банкрот, товарищ Сталин, — это не слабость, а наша сила. Он будет сговорчив. За возможность выжить он продаст нам все, что нам нужно, все что можно и что нельзя. А мы сэкономим годы и миллионы.

Он подошел ближе, заглядывая мне в глаза.

— Это авантюра, таварищ Брэжнев. Слишком дорого. Слишком рискованно. Где гарантии, что этот банкрот не впарит нам какое-нибудь барахло?

— Товарищ Сталин, я же не один поеду. Возьму профильных специалистов. Посоветуюсь с ними на месте, телеграфирую в Москву, в профильные НИИ, в ЦК….

Я говорил, а он молча слушал, и взгляд его становился все более жестким, все более непроницаемым. Закончив, я замолчал. Все аргументы были выложены.

Он отошел к окну и долго стоял спиной ко мне, глядя на лежавшее напротив здание Арсенала. В кабинете повисла такая тишина, что я слышал, как стучит кровь у меня в висках. Затем он медленно прошелся по кабинету,