Помещик 3 - Михаил Шерр

У меня сто тридцать тысяч рублей ассигнациями, и это совершенно свободные деньги. Абсолютно все долги заплачены. Даже в Париж, по большому счёту неведомому мне Шарлю, я отправил деньги.

К словам старого солдата я отнёсся серьёзно и решил, что на эти деньги найму инструкторов по стрельбе, фехтованию и тому, что называется в моём XXI веке рукопашным боем. Деньги помогут мне заполучить на какое-то время опытного офицера с Кавказа из числа казаков, среди которых сейчас формируются первые пластунские подразделения.

А когда Василий будет освобождён, я постараюсь узнать эту тайну мадридского двора: добраться до паши работорговца русскими офицерами, а затем до его хозяев, где они там сидят — в Стамбуле или возможно в том же Лондоне.

Анна и Ксюша остались в Сосновке, а я утром первого декабря поспешил в Калугу.

Для окончательного оформления моих прав на Торопово осталась формальность: регистрация купчей в палате крепостных дел Калужской губернии и официальное введение меня во владение.

Для этого со мной едут приказной из крепостной палаты, пристав и писарь. Это мероприятие — совершеннейшая формальность. В Торопово каждой собаке уже и без положенного объявления всё известно. Но таков порядок.

На площади подле церкви собралась большая часть тороповских, и приказной палаты провозгласил меня владельцем Торопово. Всё это на мой взгляд было довольно комично.

Я распорядился покормить прибывших со мной и после этого поскорее отправить их в Калугу. А сам направился к дому приходского священника.

Отец Пётр, выполнив свою миссию, тут же уезжает. Большая комфортабельная карета стоит перед крыльцом дома. Аренда такого экипажа стоит огромных денег, но жена священника — лежачая больная, и вариантов нет.

Когда я пришёл, несчастную страдалицу уже максимально комфортно устроили в карете, и мужики выносили из дома последние вещи.

Отец Пётр, уставший, с синяками под глазами, вышел из дома одетый уже по-дорожному. Вместе с ним вышли Дуняша и Кузьма со своей матушкой.

У них были красные заплаканные глаза. Женщина шла тяжело, опираясь на руку сына.

Я, естественно, сдержал своё слово, и она получила вольную, подписанную мною тут же в крепостной палате, когда я официально стал хозяином имения Торопово.

В эту же минуту свободными людьми стали Кузьма и Дуняша.

Кузьма получил у матушки благословение на брак, и я решил предоставить им свободу выбора.

В том, что они останутся уже свободными людьми со мной, я не сомневался, но какой-то червячок сомнений был. И чувство облегчения и радости от того, что ты не ошибся, которое охватило меня, когда они сказали, что остаются в Калуге, было очень приятным.

— Прощайте, Александр Георгиевич, — сказал отец Пётр с какой-то печальной интонацией. — Нам надо спешить. Лизоньку ждут в Саровской обители. Это её последняя воля — умереть в тех святых стенах. Я после этого отправлюсь за Урал туда, где мне будет назначено служить. А у вас, — он неожиданно довольно улыбнулся, — будет служить отец Павел.

В это время из дома вышел незнакомый священник лет тридцати пяти под руку с женщиной, которая, естественно, должна являться его женой.

— Отец Павел служил в том же полку, что и я. И также решил оставить службу после увиденного и пережитого на войне. Только я видел страдания и муки нашего православного народа, а отец Павел видел несчастных, оказавшихся меж двух огней — нашей армией и османами. После заключения мира, когда мы уходили в Россию, отец Павел помог уйти с ним нескольким сербским братьям, семьи которых неизбежно были бы вырезаны турками. Они который год мыкаются по России, и нигде им не рады.

С какой целью отец Пётр всё это мне рассказал, было совершенно ясно. Я молча выслушал его и хотел просто принять к сведению услышанное, как внезапно у меня произошло озарение.

— А скажите, отец Павел, что представляют из себя эти семьи?

— Они очень многочисленные, в семи семьях почти полтора десятка мужчин, способных носить оружие и быть воинами и в то же время пахать землю и строить себе дома.

— А почему столько лет они не могут найти пристанища в России? — удивился я, — ведь война с Турцией закончилась больше десяти лет назад.

— Они в Россию ушли позже, в 1835 году, но всё равно у меня нет ответа.

Кузьма закончил прощание с матушкой и помог ей сесть в карету. После этого отошёл ко мне. Стоящая сзади Дуняша крепко взяла его за руку.

Отец Пётр сел в карету, кучер плотно закрыл дверь и вскочил на козлы.

— Трогай, — я махнул рукой.

Тороповская история одноимённого села закончилась. Несколько веков здесь жили, умирали, любили и страдали люди, носившие эту фамилию.

Они дали селу название по своей фамилии, когда получили эти тогда ещё полупустынные земли, куда выводили крестьян со своих захудалых, дышащих на ладан деревенек из других областей России, разорённых и забитых царём Иваном Васильевичем.

Я повернулся к нашему новому приходскому священнику.

— Мы с вами к этому вопросу, отче, вернёмся в ближайшее время, — тихо, чтобы услышал только священник, сказал я.

Но мои слова услышала и его жена. Она подняла на меня свои глаза, и в них была такая мольба и боль, что мне стало не по себе, и я даже не смог толком разглядеть новую матушку.

— Ваша жена сербиянка? — зачем-то спросил я, хотя это было очевидно.

— Да, — коротко ответил отец Павел.

— Устраивайтесь пока, — я повернулся к Антону, тороповскому старосте, который сзади всех о чём-то тихо разговаривал с Андреем.

Высокий сорокалетний мужчина, чисто и опрятно одетый, вызывал у меня симпатию, когда я сталкивался с ним.

Получив приказ распродать скотину, Антон не стал спешить, резонно предположив, что она мне будет очень интересна. А то, что я первый, кому будет предложено купить имение, Антон узнал первым.

— Антон, командуй мужикам, чтобы расходились. Нечего глазеть. Сегодня ничего больше не будет.

Я уехал в Сосновку. Мне немного непривычно, что вот теперь такое богатое и сытное имение мне принадлежит.

Отдохнувшая и весёлая Ксюша в компании с мамой совершила экскурсию на коровник. Девочка была в каком-то диком восторге от увиденного.

Огромные коровы, медленно жующие сено, встретили её протяжным низким мычанием и никакого волнения. Ксюша погладила пару раз коровьи морды. Дала специально выделенную для этих целей краюху хлеба.

Кульминацией похода была дойка.

Я всегда, ещё в далёком совдеповском