Казачонок 1860. Том 1 - Петр Алмазный

Я стоял, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Что я мог сказать? Правду? Что я из мира, где по небу летают железные птицы, а люди разговаривают через куски стекла? Он бы мне не поверил. Или… Даже думать про варианты не хочу. Может, когда-нибудь и раскроюсь, но пока не готов.

— Дедушка… — голос мой сорвался. — Я и сам не пойму… Она просто нашлась.

Я не врал. Так оно и было по факту. Дед молчал, впиваясь в меня взглядом. Ждал.

— Помнишь, я рассказывал, как на тракте отстал от обоза и попал в амбар к графу Жирновскому, после того как варнаки батю застрелили? — я лихорадочно соображал. — Когда очнулся потом в амбаре, она уже была при мне. Благодаря шашке я и смог оттуда выбраться, а потом собак порубить, когда те меня загнали в лесу.

Я замолчал, следя за его лицом. Поверит ли?

Дед медленно провел пальцем по клинку моей шашки, потом по своей.

— Гм… — крякнул он. — Бывает и такое, слыхивал уже. Правда, раньше думал, что это сказки старых казаков. Оружие само хозяина находит. Особенно если кровь одна. — Он поднял на меня взгляд. — Говоришь, в амбаре появилась?

— Так точно, дедушка. Будто всегда при мне была.

— Неспроста… — прошептал старик, сравнивая шашки. — И клейма те же… Сапсан! Будто это одно и то же оружие: у твоих ножны больше износились, да рукоять. Неспроста, Гриша, ой, неспроста!

Он замолчал, уставившись в сторону ручья, где уже сгущались сумерки.

— Алексей Прохоров… — вдруг произнес он задумчиво. — Шашка того Алексея к тебе пришла. И дух в тебе… не мальчика, но мужа. Я сразу приметил, как ты вернулся: будто очень повзрослел. Даже взгляд изменился, Гриша, словно не тринадцать тебе, а все тридцать, а то и поболе.

У меня похолодело внутри: дед все видел и чувствовал.

— Может, знак это, — тихо сказал дед. — Знак, что род наш не прервется. И ты, Гриша, не просто так выжил в том амбаре. Тебя ж эти ироды запороть до смерти могли, коли двадцать плетей выписали. Я знаю, что это такое: не всякий крепкий казак сдюжит, а как ты выдержал — ума не приложу!

Он вздохнул, протянул мне мою шашку.

— Бери, теперь обе твои, Гриша. Не посрами честь пращуров своих, — дед перекрестил меня и поцеловал в лоб.

Я взял клинок, и что-то щелкнуло в моем сознании: «Совпадение имен — Алексей Прохоров, шашка-близнец, перемещение в этот мир, эти три точки на руке, дарованные непонятно кем — то ли самим перемещением, то ли дедом из моей прошлой жизни. Похоже, все это — звенья одной цепи. Я здесь не случайно. И во всем этом мне придется разобраться самому».

— Спасибо, дедушка, — сказал я тихо. — Не посрамлю.

Дед хмыкнул, развернулся и, не говоря больше ни слова, побрел к сараю.

Я остался один в сгущающихся сумерках, с двумя одинаковыми шашками в руках, и пытался понять, что, черт возьми, сейчас такое было.

* * *

Наутро все снова собрались во дворе — как по расписанию. Солнце только поднялось, а жара уже подступала. В углу стояла кадка с водой, рядом валялись деревянные лопаты и ведра. Мирон, облокотившись на рукоять, ждал, пока Трофим с Сидором доволокут последние вязанки соломы.

— Ну что, станичники, — сказал я, — пора месить. Сегодня начнем блоки готовить для стен.

С самого утра дед сидел в тени сарая, следил, как мы возимся. Алена с Машенькой выносили хлеб да кружки с квасом, помогали чем могли.

Первым делом вырыли неглубокую яму — шагов пять в длину, два в ширину, по колено глубиной. В нее пошла глина. Сухая, тугая, тяжелая. Я сам спрыгнул внутрь, помог лопатой срезать комья, кое-где приходилось и топором измельчать.

— Соломы добавляй, да не переборщи, — сказал Мирон. — Четверть от общей массы хватит. И не трубчатой — мятую бери, коротко рубленую, чтоб не длиннее вешка. Тогда саман держать будет, а не крошиться.

Сидор нарубил солому, подкинул сверху. Мы добавили немного песку — глина жирная, липнет к ногам. Мирон объяснил: крупного песку не больше трети, мелкого — четверть, чтоб глина не лопалась, когда высохнет.

Мы залили все водой из бочки и начали месить босыми ногами. Сначала холодно и вязко было, потом глина стала мягкой, податливой, как тесто. Ноги шлепали, хлюпали, пот смешивался с грязью.

— Вот так, дави! — кричал Трофим. — Не бойся, пусть до самых щиколоток, тогда толку больше!

Когда масса стала однородной, липкой, без комков, Мирон притащил деревянные формы. Каждая — прямоугольная, некрупная, поменьше обычного кирпича, чтобы не растрескались при сушке. Мы ставили формы на землю, набивали глиной, трамбовали руками, срезали лишнее, потом аккуратно снимали форму. Блоки ложились ряд за рядом, ровные, плотные, будто выточенные.

— Пусть под навесом постоят, — сказал Мирон. — Не на солнцепеке, а в тени, под мешковиной держи. Саман любит медленную сушку — быстрый жар его трескает. Завтра перевернем, да опять накроем.

— А навоз? — спросил Сидор. — Говорят, прочней будет?

— Прочней-то прочней, — махнул Мирон рукой, — да в хате с ним жить не станешь. Гнилью потом пойдет. Лучше песок, он чище.

Я вытер лоб рукавом, глядя на ровную линию будущей пристройки. Пахло глиной, потом и работой. Последней, казалось, не будет ни конца, ни края.

К полудню уже успели заготовить «кирпичей» около четверти от всего требующегося объема. Сидор таскал новые порции самана, Пронька подносил воду, а Трофим с Мироном снова замешивали — глина липла к лопатам.

Ближе к вечеру жара спала. Мы накрыли свежие ряды мокрыми мешковинами, чтобы не трескались, и пошли умываться к ручью. Вода студеная, чистая. Я зачерпнул ладонями, пил, потом выпрямился, глядя, как солнце приближается к краю холмов.

От ручья шел легкий шум, и я невольно подумал: «Скоро по нему побежит вода к нашему двору, прямо как задумал».

Жизнь шла своим чередом, по-простому, и мне все это чертовски нравилось.

* * *

Вечером, поужинав лепешками с остатками косули, я решил сходить до атамана. Надо было узнать, продал ли он лошадь. Скинул заляпанную глиной рубаху, надел чистую, хоть и старенькую.

«Надо бы новую справить, — подумал я, — как с деньгами разберусь».

Гаврила Трофимыч как раз во дворе разговаривал со стариком в нарядной черкеске, с полностью седой головой и густыми усами. Я поздоровался с ними, поклонившись.

— А, Гриша! По делу?

— Так точно. По поводу лошади.

— Продал, — коротко бросил он, вытирая пот со лба. — За тридцать пять, как и думал. Деньги в казне, спишем с твоего долга.