Барон фон дер Зайцев - Андрей Готлибович Шопперт
Именно об этом обо всем не очень весёлом думал Иоганн, идя по дороге в ораторию в Кеммерне, когда случилось происшествие резко изменившие желание родичей их богатства приватизировать. Иоганн шёл медленно совсем и не столько из-за указания бабки Матильды нос беречь и не носиться, как оглашенный, сколько из-за Василисы. Девочке всего семь лет и её приодели ещё в парадные тяжёлые ботинки, так что шла та медленно, под неё приходилось подстраиваться Иоганну, а уж под них обоих двум десяткам всадников. Мать Василисы Марию вёз на крупе коня Кисель, а датчанку тоже Марию сын барона фон Лаутенберга Генрих. Сам же барон на Рыжике возглавлял процессию прямо перед вышагивающими детьми. Рыжик — конь горячий. Более того, его настолько редко использовали как транспортное средство, что этого жеребца можно диким и необученным считать. Великанский жеребец всё время стремился сорваться в аллюр три креста или галоп, но херр барон его сдерживал. Останавливал, дожидался детей и пытался заставить Рыжика идти степенным шагом.
(Выражение «три креста» возникло во времена, когда конница была самым мобильным родом войск. Когда командир вручал посыльному пакет, на нём указывалось время отправления в часах и минутах, а также указание, с какой скоростью донесение следует доставить. Это символически обозначалось при помощи креста. Один крест (+) означал, что посыльный мог ехать к месту назначения шагом, два креста (++) означало рысь, три креста (+++) — незамедлительный галоп).
В какой-то момент, на дороге, почти вплотную прильнувшую к реке, Рыжик заартачился и после остановки воротил голову к воде и отказывался идти вперёд. Уткнувшись чуть не носом наджабленным в круп жеребца, из-за дум тяжёлых, не заметив этой заминки, Иоганн шлёпнул посильнее ладонью по заднице Рыжика. Иван Фёдорович бы никогда так не сделал. Лошадей он недолюбливал. Или даже боялся. Здоровые такие, вонючие. А зубы вон какие огромные, ещё укусят. Тут видать сработали инстинкты самого Иоганна.
От шлепка неожиданного Рыжик взвился на дыбы. Иоганн дернул Василису за руку и отскочил. А вот барон решил смирить норовистого коня и огрев его концом уздечки, шпорами в пузу ткнул. И за гриву ещё схватился, чтобы не упасть. Всё, Рыжик и без того озлобленный, встал на задние ноги, сделал на них, как заправский циркач три прыжка и завалился на бок, а следом и через спину перекувыркнулся. Потом лягнул всеми четырьмя копытами, целясь в рожу проклятого чужака, его оседлавшего, и, вскочив на ноги, уже совершенно свободный буланый жеребец рысью направился в замок.
А вот барон фон Лаутенберг не вскочил и никуда не побежал. Дестриэ — это большие лошади. Рыжик в холке был в районе метра восьмидесяти и весил под тонну, а то и за тонну. А тут тонна на тебя падает, потом тонна по тебе катается, вдавливая в твёрдую дорогу, а не в мягкую пыль или грязь, а потом по тебе прилетает копытами, пусть не всеми четырьмя, а только двумя. Одно в плечо врезалось, второе в бок.
Отто фон Лаутенберг, когда его поднесли к реке и обмыли, ещё ведь и из носа кровь хлынула, всё лицо заливая, прохрипел чего-то невразумительное на языке Вагнера и отключился. Чувств лишился.
— Чужого не бери, своего не потеряешь, — громко, чтобы все услышали произнесла датчанка Мария.
Иван Фёдорович на неё по-новому посмотрел. Мачеха богатства раздавала, а эта вот чужая им тётка вступилась.
— Чего вы стоите, остолопы, хватайте и тащите к Матильде! — крикнул склонившимся над бароном родичам Иоганн.
К нему повернулись с непонимающими рожами. А ну, да, блин, по-русски же крикнул.
— Берите его аккуратно за ноги, за руки и тащите в Кеммерн, куда и шли, только не в церковь, а к бабке Матильде, — по-немецки как «остолоп» будет не знал Иван Фёдорович, пришлось синоним подобрать, — тупицы. (Dummkopf).
Событие двадцать девятое
— Охо-хоюшки! — колдунья открыла дверь на пинки в эту дверь и недобрым взглядом уставилась на кнехтов, волокущих барона. Голова у того болталась произвольно, тащили за руки, за ноги, как им пацан и сказал. А чего, экзамены по технике безопасности сдавал же, там говорят, что нужно положить на брезент и так переносить разбитых и поломанных всяких. А где среди полей брезент взять? А с другой стороны, сдохнет и тоже хорошо. Нефиг на чужое зариться.
Не сдох. Бабка ухо к груди, уложенного на мать сыру землю, болезного поднесла и послушала, бьётся ли сердце у него. Билось, видимо. О! Нужно деревянный стетоскоп изобрести, отметил себе Иван Фёдорович.
Матильда пощупала раздетого до пояса барона, постучала по разным местам и велела отнести на лавку в дом. Другие бароны и барончики на неё рычали, мол чего не лечишь, карга старая, мать твоя дьяволица? Плетей захотела⁈ Колдунья как-то эдак на них взглянула, и первым бросил свиристеть Кисель, за спины отцовых кнехтов спрятался. Может и не кнехтов? В памяти Иоганна это слово было, да и сам Иван Фёдорович его слышал, применительно примерно к этим временам, но может так пехотинцы обзываются, а это ландскнехты? Ещё в памяти всплывало слово «Кутилье», это кажется конный воин в доспехе в средние века незнатного происхождения. Надо было на историка учиться, а не на строителя.
Всех бабка из дома выгнала, и труба задымила сразу.
— Ну, сейчас барона жарить ведьма будет, — чтобы побольше жути нагнать на родичей, как бы про себя, но вслух произнёс парень.
От него и от дома народ попятился. Минут через десять дверь открылась и появилась злая Матильда.
— Иоганн зови преподобного Мартина, отходит барон ваш. Кровью харкать стал. Пузыри кровавые пузырит. Не по силам мне такое лечить.
Иван Фёдорович не только историком, но ещё и терапевтом не был, да и хирургом тоже. Наверное, Рыжик сломал рёбра барону, и они лёгкое проткнули. Правильно датчанка сказала не бери чужого… Конь ведь чужой. Своего не лишишься. А жизнь-то своя. Пока он, естественно, не бегом, а тихим шагом, не хватало ещё и самому сдохнуть из-за кровотечения в носу, добирался до оратории святого отца Мартина, пока ждал облачающегося в парадную рясу священника, пока они шли назад, барон фон Лаутенберг почил в бозе. Отдал богу душу. Представился. Окочурился. Дуба дал. Сыграл в ящик.
Понесли в церкву и погнали гонцов в имение почившего, не замок всё же. Заборчик хлипкий вместо каменной стены. Хоронить дома будут. Там и церковь своя и семейный склеп при ней.
— Преподобный
