Ленька-карьерист - Виктор Коллингвуд
Лида слушала, и ее сердце сжималось от дурного предчувствия. Она еще не понимала всего ужаса ситуации, но чувствовала, что случилось что-то плохое.
— Так значит, Леня… он мог просто… не дойти? — спросила она.
— Похоже на то, — вздохнул Бочаров. — Застрял где-то. Может, к друзьям зашел, загулял. Молодо-зелено.
Но Лида знала, что это не так. Леня не мог «загулять». Он был для этого слишком серьезен, слишком целеустремлен.
— Я должна его найти! — сказала она.
— И где же ты его искать будешь, в этой Москве? — пожал плечами Бочаров.
Но Лида уже не слушала.
Первым делом она пошла в общежитие. Опросила вахтеров, узнала, где он жил и нашла его комнату. Но соседи по комнате только развели руками: не видели, не знают и вообще давно съехал. Она не знала, что с ним. Может, его сбила машина? Может, он попал в какую-то пьяную драку? Она обошла все больницы, все морги. Везде ей отвечали одно и то же: «Брежнев, Леонид Ильич, не поступал».
На третий день, отчаявшаяся, она снова пришла к Бочарову.
— Его нигде нет, — сказала она глухим, безжизненным голосом.
Бочаров посмотрел на ее измученное, бледное лицо, и в его суровых глазах промелькнуло сочувствие. Он понял, что дело серьезнее, чем он изначально думал. Да и действительно — непохоже на Брежнева, чтобы вот так он вдруг пропал!
— Ладно, — сказал он. — Хватит слезы лить — будем действовать. Есть одно место, куда я еще не звонил. Место, куда попадают те, кто оказывается не в то время и не в том месте.
Он поднял трубку телефона.
— Соедините меня с внутренней тюрьмой на Лубянке. Справочную.
Лида не поняла, о чем он говорит. Но от этих слов, от этого названия — Лубянка — у нее по спине пробежал ледяной холодок. Она почувствовала, что случилась беда.
Вечером он вновь вызвал Лиду к себе в кабинет. Бочаров был бледен и выглядел уставшим.
— Нашел, — сказал он коротко.
— Где он? Что с ним? — бросилась к нему Лида.
— Он там, — Бочаров произнес слово «там» таким тоном, что Лиде сразу же стало помятно: «там» — это отнюдь не в санатории ВЦСПС. — В политизоляторе. Задержан во время антипартийной демонстрации.
— Но он же не троцкист! — воскликнула она. — Он же по вашему заданию шел!
— Я-то это знаю, — вздохнул Бочаров. — Да только у них другое мнение. Я только что говорил со следователем, который ведет его дело. Он говорит, что Брежнев подозревается не просто в участии, а в активной троцкистской деятельности.
— Но на каком основании⁈ — в отчаянии спросила Лида.
Бочаров посмотрел на нее тяжелым, мрачным взглядом.
— На основании показаний свидетеля. Секретаря институтской ячейки, товарища Ланского.
Глава 8
Бочаров рассказал Лиде о своем разговоре со следователем. О том, как Ланской, «выгораживая» Брежнева, на самом деле утопил, рассказав о его выступлении на собрании с Троцким.
— Вот оно что… — прошептала Лида. — С ним сводят счеты!
— Похоже на то, — кивнул Бочаров. — И теперь положение у Брежнева — хуже некуда. Он в их лапах. А они умеют развязывать языки. Если он, под давлением, оговорит себя или кого-то еще — пиши пропало.
Он замолчал, потом ударил кулаком по столу.
— Нет! Не бывать этому! Я его оттуда вытащу! Единственный наш шанс, — сказал парторг, и глаза его грозно блеснули, — это доказать, что Ланской врет. Что Леня на том собрании не поддерживал Троцкого, а, наоборот, спорил с ним. Нам нужны свидетели. Люди, которые были там и слышали его выступление. Если мы их найдем, если они дадут показания, то вместе с моим словом, словом секретаря парткома, это может сработать. Мы сможем доказать, что это — не троцкизм, а провокация.
— Я найду их! — воскликнула Лида. — Я всех найду! Я обойду все общежития, все факультеты!
— Вот и действуй, — кивнул Бочаров. — А я пока попробую еще раз дозвониться до следователя. Время дорого. Не дать им его сломать!
* * *
Я лежал на нарах, вслушиваясь в тюремную тишину, и пытался собраться с мыслями. Прошло несколько дней, или, может, целая вечность. Время здесь текло по своим, особым законам. Допросы прекратились, меня оставили одного. И это было, пожалуй, страшнее всего — страшнее побоев, страшнее угроз. Эта тишина, эта неизвестность давили, как могильная плита.
Они ждут, когда я «созрею». Когда сломаюсь, когда буду готов подписать все, что они мне подсунут.
И вот, однажды ночью, я услышал то, чего так боялся. Скрежет ключа в замке.
— Брежнев! На выход! С вещами!
Сердце ухнуло куда-то вниз. С вещами. Это могло означать только одно. Этап. В лагерь. Или… или к стенке.
Меня снова повели по темным, гулким коридорам. Я шел, и мысленно прощался с жизнью. Готовился к худшему.
Но меня привели не в подвал, а в тот же самый, знакомый до боли, кабинет следователя.
Я вошел и замер.
За столом сидел все тот же следователь в форме ОГПУ. Но рядом с ним, в кресле для посетителей, сидел Бочаров, секретарь нашего парткома.
Он посмотрел на меня своим суровым, непроницаемым взглядом и ничего не сказал. Но в самой его позе, в том, как он сидел — прямо, не сгибаясь — чувствовалась какая-то скрытая сила, уверенность.
— Садись, Брежнев, — сказал следователь. Его голос был таким же ровным, безразличным, но в нем уже не было уже привычной издевательской нотки.
Я сел, внутренне приготовившись к новому допросу.
— Итак, — начал следователь, заглядывая в бумаги, что лежали перед ним на столе. — Давай еще раз, по порядку, и без выдумок. Май этого года. Собрание в МВТУ с участием гражданина Троцкого. Что ты там делал?
Мысленно вздохнув, в который уже раз я рассказал, что пошел туда, чтобы послушать, понять аргументы оппозиции. О том, как Троцкий
