Ювелиръ. 1808 - Виктор Гросов

Кулибин не заставлял меня выполнять самую черную работу, но он требовал моего присутствия. Участия. Поддерживать огонь под чаном с ворванью. Таскать ведра с отваром. Пробовать на ощупь жесткость кожи, пачкая пальцы в этой дряни. Первые полчаса я действовал на автопилоте, отключив мозг и стараясь дышать ртом, однако исследовательская натура взяла свое. Отвращение уступило место любопытству.

— Иван Петрович, а почему ивовая кора? — не выдержал я, улучив момент. — В дубовой же танинов больше.

Он оторвался от своего ведьмовского варева и вперился в меня маленькими, острыми глазками.

— Ишь ты, слово-то какое выучил — та-ни-ны! — проворчал он с хитрым прищуром. — Пока ты свои танины по книжкам вычитывал, у меня дед еще этой вот ивой кожу для царских сапог мял. Дуб, он колом ставит, жестит, как полковник-немец. А ива — она душу дает, мягкость. Учись, счетовод, пока я жив.

Заметив мой неподдельный интерес, старик вошел в раж. Его ворчание сменилось азартом наставника, делящегося сокровенным знанием. Он показывал, как определить готовность кожи по тонкому скрипу, который она издает, если провести по ней ногтем; объяснял, почему так важно не «передубить» ее, не сделать хрупкой. Я слушал его дедовские методы пока они не начали укладываться в стройную и понятную химическую теорию. Этот старый черт на чистом чутье делал то, для обоснования чего в моем мире работали целые лаборатории.

— А если в отвар добавить немного извести? — предположил я. — Щелочная среда должна ускорить гидролиз коллагена. Процесс пойдет быстрее. Это как катализатор.

Тьфу, забылся. Старик же ничего не понял.

Кулибин нахмурился, почесывая в затылке.

— Ка-та-ли-затор… Ты мне голову-то не морочь своими немецкими словесами. Ты по-нашему скажи: быстрее будет? Ну, тогда можно и попробовать. На краешке. Ежели шкура твоя в кисель не обратится, хваленый ты теоретик.

К вечеру я был с ног до головы в грязи, а руки, окрашенные дубильным раствором в стойкий желто-коричневый цвет, казалось, навсегда впитали этот адский запах. Когда огромная, эластичная, темно-коричневая шкура была наконец растянута для просушки на деревянной раме, я, растирая ноющие плечи, выдохнул:

— Это не ремесло, Иван Петрович, а целая наука.

Кулибин крякнул, вытирая руки пучком соломы.

— Наука наукой, — проворчал он, но в его глазах я впервые уловил нечто похожее на уважение. — А руки марать все одно надобно. Ну вот, теперь от тебя не фиалками пахнет, а настоящим мастеровым. Может, и впрямь толк выйдет. Пойдем, Варвара Павловна грозилась самовар поставить. Заслужили.

Мы не стали друзьями в тот день, но в смраде и грязи дубильни между нами провалилась еще одна стена. Я заплатил свою дань этому миру грубых рук и вековых секретов, и Кулибин это принял.

Что только не сделаешь, чтобы заслужить уважение старика.

На следующий день шутки остались позади — началась настоящая, тяжелая работа. Моя роль в этом действе была четко определена: я — «мозг». Ночи напролет, при свете сальной свечи, я корпел над чертежами котла-ресивера, выводя идеальные параболы. Я проектировал совершенную «яичную скорлупу» — форму, где внутреннее давление равномерно распределяется по всей поверхности, делая ее почти неуязвимой. Однако малейшая трещина в этой скорлупе — и она разлетится на смертоносные осколки. Моя задача — нарисовать им это идеальное медное яйцо. Готовые листы я передал Кулибину утром.

— Красиво малюешь, — проворчал он, с недоверием изучая чертежи. — Как девкам в альбом. Поглядим, как твое бумажное колдовство железу-то понравится.

Кулибин и Степан стали «руками» этого проекта, и с этого момента мастерская превратилась в филиал преисподней. Воздух сотрясали рев горна и ритмичные, оглушающие удары молотов; в ушах стояло шипение раскаленной меди, погружаемой в чан с водой. Работая в паре, Кулибин и Степа напоминали двух атлетов в дьявольском танце: один наносил мощный, формирующий удар тяжелым молотом, а другой тут же отвечал серией частых, выравнивающих ударов легким молоточком. На наковальне раскаленный лист меди «дышал», переливаясь цветами от вишнево-алого до тускло-красного. Пахло окалиной, каленым железом и едким мужским потом. Я не лез под руку. Я не кузнец. Моя роль была иной: я стал их «глазами».

После каждого этапа ковки и каждой заклепки наступал мой черед. Склонившись с асферической линзой над еще пышущим жаром металлом, я осматривал каждый сантиметр. Я искал врага в микроскопическом масштабе: микротрещины, поры в швах, малейшие дефекты, способные стать причиной будущей катастрофы. Кулибин, утирая пот, не упускал случая беззлобно съязвить:

— Ну-ну, гляди в свое колдовское стеклышко. Ищешь, где черти отметину оставили? Мы тут железо потом и кровью гнем, а он с лупой ходит, как барышня, блоху ищущая!

Степан же, напротив, молчал, на его лице читалось почти суеверное уважение. Он доверял моему прибору безоговорочно.

Переломный момент настал через несколько дней, когда привезли новую партию листовой меди от проверенного поставщика. Безупречные, гладкие листы, отливающие на солнце теплым золотом. Степан уже примеривался пустить один из них в дело, но что-то меня насторожило.

— Погоди. Дай взглянуть.

Я начал медленно, методично водить линзой по металлу, сантиметр за сантиметром. И почти в самом центре листа мой взгляд зацепился за аномалию. Крошечное, почти неразличимое расслоение, похожее на тончайший темный волосок, вросший в самую толщу меди.

— Иван Петрович, Степан, подойдите.

Они склонились над листом. Степа нахмурил густые брови.

— Не нравится мне это, Григорий Пантелеич, — пробасил он. — На царапину не похоже. Будто волос под кожу загнали.

Кулибин же отмахнулся с шутливой досадой.

— Да это муха села, пока медь горячая была, вот и впеклась! Ерунда! Прокуем — и следа не останется!

Но мой опыт, впечатанный в подкорку, бил тревогу. Такие «волоски» — самые коварные дефекты. Это раковая опухоль внутри, начало усталостной трещины, которая под давлением пара расползется по котлу, как молния по грозовому небу.

— Нет, — произнес я, выпрямляясь. — Это внутренний расслой. Лист — брак. В работу не годится.

— Да брось, счетовод! — взорвался Кулибин, правда без злости, с одним лишь азартом практика, столкнувшегося с теоретиком. — Ты всю жизнь бумажки марал, а я это железо нутром чую! Спорим на штоф лучшей водки, что я его прокую так, что он станет крепче твоего слова!

— Спорим, — спокойно ответил я. — Только проверять будем не ковкой, а прямо сейчас. Степан, сделай одолжение. Согни лист. Вот здесь. И посильнее.

Степан, переведя взгляд с меня