Вершина Мира - Андрей Алексеевич Панченко

— Посмотрим, кто будет смеяться последним. Через неделю, — он ткнул пальцем в разложенные эскизы, — у нас будет первый испытательный экземпляр.

И тут я понял: дело уже не в кислороде, не в баллонах, не в насосе. Всё это было лишь оболочкой. Фомин загорелся идеей! Арсений и правда увлёкся конструированием аппарата на столько, что это теперь для него дело чести.

Ровно через семь дней во дворе миссии было шумно и пахло сразу всем: керосином, мокрой золой из печурки, нагретой резиной. Гуркхи поставили вдоль стены три бадьи с водой — «на всякий пожарный». Кузнец из соседней мастерской, что делал для нас большинство вещей для похода, и предоставил в аренду паровой насос, приволок свой кожаный фартук и, не дожидаясь просьб, уселся наблюдать: «такое каждый день не увидишь».

Фомин разложил на столе «потроха» своего детища: кожаный наружный мешок, внутри — каучуковый резервуар, круглый патрон с известью, закреплённый медной скобой, две коробочки клапанов, крышки на винтах с войлочными прокладками, бамбуковая рамка на ремнях для баллонов. На отдельной доске — латунный «досылатель» кислорода: игольчатый кран с тонким соплом и кусочек стеклянной трубки, в которую он налил немного воды.

— Наш «расходомер», — довольно сказал Фомин. — Пузырьки идут — значит, кислород капает. Считать будем по секундам. Это временное решение, пока не нанесли маркировку на вентиль.

С утра в кузне уже нагнали один трёхлитровый баллон до семидесяти атмосфер. Свисток парового привода там ещё не утих, когда гуркхи приволокли цилиндр в наш двор на волокуше, осторожно, как бочку с порохом. Манометр Бурдона показывал дрожащую стрелку, латунь поблёскивала — всё выглядело подозрительно прилично.

— Порядок такой, — объявил я, — сначала проверка герметичности. Потом — пробный вдох на месте. Потом — ходьба по двору с различными нагрузками. Если чёртова штука не убьёт нас здесь, повезём её к ближайшей горе для новой проверки.

Мыльный раствор зашипел почти на всех штуцерах. Арсений держал лампу поближе, я смотрел, чтобы нигде не «дышало». Пузыри были, но их было мало, и это само по себе казалось чудом. Там, где газ прорывался, Арсений аккуратно подтянул места соединений гаечным ключом.

— Надеваю, — сказал Фомин, накинув на плечи рамку с баллоном и опустив на голову маску. Кожаные ремни легли на затылок, под подбородком — пряжка, щёки тут же блеснули от каучука. Он несколько раз глубоко выдохнул в открытый мешок, согревая систему, потом кивнул: — Подачу на две «пузырька» в секунду.

Я приоткрыл иглу. В стеклянной трубочке, опущенной в баночку, лениво пошли пузырьки — раз… два… три… Английский врач в это время держал на запястье Фомина свои большие пальцы и бормотал: «Пульс восемьдесят четыре… дыхание восемнадцать… цвет нормальный…»

Первые пять минут прошли тихо. Слышно было только мягкое «шш» вдоха, «фф» выдоха и редкий «пук» пузырька в стекле. Фомин поднял руку, показал большой палец.

— Как? — крикнул Норсон.

— Сухо во рту и чуть кислит — известь, — донёсся приглушённый голос. — Но дышится неожиданно легко.

На десятой минуте Фомин кивнул на мешок:

— Чуть осел — добавь пол-пузырька.

Я аккуратно повернул иглу — теперь пузырьки шли быстрее, почти три в секунду. Врач снова считал пульс.

— Девяносто и ровно. — повторил я за английским доктором, и посмотрел на Фомина — Ладно, гулять пойдём?

Мы привязали к поясу Фомина верёвку — страховка, как на леднике. Ему взвалили на плечи двадцатикилограммовый мешок с песком. Он сделал круг по двору, потом второй. На третьем круге из-под кожаной крышки клапанной коробочки пошёл едва заметный пар — температура воздуха была минусовая и ветерок подморозил латунь. Фомин остановился, поднял ладонь.

— Замерзают, — спокойно сказал он.

Я уже держал в руках заранее приготовленную валяную «шапочку» — тёплый чехол на клапанную коробку, изнутри подбитый фланелью. Натянули, закрепили ремешком. Через минуту пар исчез.

— Лучше. Идём дальше.

На пятом круге случился первый срыв. Фомин резко махнул рукой, согнулся, в маске хрипло закашлял. Мешок-резервуар был сплющен, игла — прикрыта: я по невнимательности вернул её почти в ноль, когда поправляли чехол. Арсений влепил мне взгляд «я тебя убью позже», рывком открыл подачу — пузырьки забили часто, мешок расправился.

— Живой? — спросил я.

— Живой, — прохрипел Фомин, распрямившись.

Снова пошли круги. Теперь уже уверенно. Пятнадцатая минута — пульс девяносто шесть, дыхание шестнадцать. Двадцатая — пульс девяносто восемь, губы розовые, взгляд ясный. Я сам не заметил, как перестал ждать беды на каждом шаге.

— Испытание два, — сказал я. — Ступени.

Во дворе была узкая лестница на галерею. Двадцать две ступени. Фомин поднялся дважды подряд, не сбавляя темпа. На вершине галереи постоял, помахал рукой «нормально», спустился.

— Как?

— Как будто лёгкие стали больше, — усмехнулся он. — Не легче, чем без аппарата, но ровнее. Нет той паники, когда вдох пустой.

— Теперь — выдержка по времени, — объявил я. — Сорок минут непрерывной работы в режиме три пузырька в секунду.

Мы поменяли баллон на другой, с шестьюдесятью атмосферами, чтобы исключить разницу в давлении. Время поползло. Я сидел с блокнотом, отмечая каждые пять минут: «цвет», «пульс», «мошки в глазах», «шаткость». На тридцать пятой минуте Фомин попросил воды — «сухость». Мы заранее подготовили трубочку с глотком тёплого чаю — сняли маску ровно на три вдоха, не дольше, снова закрепили. Никаких головокружений.

— Прорыва углекислого газа не чувствую, — сообщил он в сорок минут. — Если известь выработается, должно стать «тяжело-сладко» во рту и тянуще в груди. Пока чисто.

— Тогда — финал. Испытание три: нагрузка и «шторм».

Гуркхи по моему знаку подняли на галерее брезент и начали махать им, создавая порывистый поток. Внизу мы с Норсоном тянули Фомина на верёвке вперёд-назад, как на стене, — имитация рывков и срывов. В какой-то момент кожаная стяжка на мешке щёлкнула, пропуская струйку кислорода. Арсений в два движения наложил на ремень резервный «жгут», перехватил — течь пропала.

— Пятьдесят четыре минуты, — отщелкал я часы. — Снимаем.

Маска сползла, Фомин закрыл глаза, сделал несколько глубоких вдохов уже обычным воздухом, прислушался к себе.

— Голова ясная. Шум в ушах — пониже, чем обычно после бега. Руки не дрожат.

Я щёлкнул ногтем по корпусу патрона с известью — тот был тёплый, пахло