Хозяин Амура - Дмитрий Шимохин

— Как вам известно, господин Тарановский, — начал он своим бесцветным голосом, — акционеры, владеющие не менее чем одной десятой уставного капитала, имеют право требовать созыва общего собрания. Акционеры Аглая Степановна Верещагина и Михаил Афанасьевич Сибиряков, владеющие в совокупности тремя пятыми капитала, таковое требование вам направили.

Я нахмурился. Какое, к черту, требование? Куда его направляли? Я был в Маньчжурии и Приамурье, там, куда почта не ходит!

— Вы, как генеральный управитель общества «Сибирское Золото», — продолжил стряпчий, делая пометку, — данное требование в установленный законом срок не исполнили. В результате чего госпожа Верещагина и господин Сибиряков обратились в Иркутский коммерческий суд.

Он поднял на меня свои выцветшие глаза.

— Суд, на основании Устава Торгового, постановил провести общее собрание акционеров в принудительном порядке. Повестка дня вам должна быть известна. Главный вопрос — о смещении генерального управителя ввиду его длительного отсутствия и невозможности исполнять свои обязанности.

Он снова уткнулся в свою книжку, будто сверяя цифры.

— Позвольте напомнить вам расклад голосов. Акции господина Сибирякова — один миллион рублей. Акции госпожи Верещагиной — два миллиона. Ваши — также два миллиона. Итого — три миллиона против двух. Гарантированное большинство.

Молчаливый пристав с презрением покосился на меня. Не надо было быть семи пядей во лбу. чтобы понять, о чем одн сейчас думал: «Проиграл. Чисто. На бумаге. Они владеют контрольным пакетом. Они владели компанией. Тоже мне, управитель!»

— Собрание состоится через неделю в Иркутске, — подытожил Зарубин. — Ваше смещение с поста уже решено, собрание — простая формальность. Потому госпожа Верещагина и не видит смысла во встрече с вами. Все вопросы отныне будут решаться на собрании акционеров.

Он закрыл книжку и спрятал ее в карман. На его тонких губах впервые появилась тень эмоции — ехидная, торжествующая усмешка.

— Ах да. Аглая Степановна просила передать, что высоко ценит ваши таланты в… — он сделал паузу, и в его бесцветных глазах мелькнула злая искорка, — … силовых операциях. Но для управления серьезным предприятием, господин Тарановский, требуется хотя бы иногда присутствовать на рабочем месте.

Я смотрел на бумаги в своей руке, и холодная ярость начала закипать внутри.

— Какое, к дьяволу, требование⁈ — взревел я, сжимая листы так, что хрустнули костяшки. — Я был на Амуре! В Маньчжурии! Там нет почтовых станций и не разносят газет! Я ничего не получал!

Зарубин даже бровью не повел. Он молча, с аккуратностью аптекаря, достал из своего портфеля аккуратную подшивку газет и положил на стол передо мной. — «Иркутские губернские ведомости», — бесцветным голосом пояснил он, ткнув сухим пальцем в обведенный карандашом абзац. — Публикация от десятого августа сего года. И от семнадцатого. И от двадцать четвертого.

Я впился взглядом в мелкий, убористый шрифт. «Общее собрание акционеров золотопромышленного общества „Сибирское Золото“…»

— Уведомление было публичным, господин Тарановский, как того и требует устав Общества, — сказал он с ледяной вежливостью. — Тот факт, что вы предпочитаете читать следы на снегу, а не деловую прессу, к сожалению, не является смягчающим обстоятельством в суде.

— Так значит, Верещагина в Иркутске? Хорошо, я поедут туда и встречусь с нею на собрании акционеров! — пообещал я.

Он сделал еще одну пометку в своей книжке.

— Можете не утруждать себя поездкой. Интересы госпожи Верещагиной будет представлять ее доверенный человек — господин Рекунов.

Рекунов… Значит, она не просто отстраняет меня. Она ставит на мое место своего цепного пса, чтобы тот сторожил ее новые активы.

Сообщив все это, Зарубин с сухим, почти незаметным поклоном откланялся.

— Честь имею, господин Тарановский.

Я остался один.

Ярость, горячая и бесполезная, схлынула, оставив после себя ледяную, звенящую пустоту. Я посмотрел на свое отражение в темном стекле окна: чужой человек в дорогом сюртуке, с лицом победителя. Победитель. Триумфатор. И полный идиот, которого только что обобрали до нитки с помощью нескольких листков гербовой бумаги.

Кровь стучала в висках. Хотелось крушить мебель, бить кулаками в стены. Как я мог этого не предвидеть? Я, прошедший огонь, воду и каторгу, я, обманувший смерть и построивший свою маленькую империю, был так слепо уверен в Аглае, в нашем союзе, скрепленном, как мне казалось, не только деньгами, но и общим риском. Но я был далеко, в Маньчжурии, а Сибиряков — здесь, рядом, нашептывал ей на ухо. Я воевал с хунхузами, а настоящая война, тихая, подлая, бумажная, шла здесь, в тиши кабинетов.

Жадность оказалась сильнее обиды. Сибиряков, эта скользкая тварь, понял, что лучше иметь половину от большого пирога, чем ничего. А Аглая… она просто выбрала того, кто был рядом и обещал быструю, понятную прибыль, пока я проливал кровь за не очень понятное ей будущее.

Ну нет. Не на того попали, чертовы крючкотворы. Они поймали меня в сеть из параграфов, уставов и мелкого шрифта. Хорошо. Значит, именно в этой сети я и буду искать нож, чтобы перерезать им глотки.

Волна эмоций наконец схлынула. Я больше не чувствовал ни гнева, ни обиды. Только холодный, злой, кристально чистый расчет. Я накинул сюртук и вышел вниз, в гостиничный холл. Мои казаки, дремавшие у входа в гостиницу, вскочили, их руки легли на эфесы шашек. Я остановил их жестом. Эта война требовала другого оружия.

— Эй, любезный! — кликнул я полового. — а не подскажешь ли. где тут у вас книжная лавка?

Тот недоуменно почесал в затылке. Видимо, такой вопрос ему задавали нечасто.

— Да вроде бы, вон туда пройти, в сторону церкви Симеона Столпника, и будет вам магазин, где книжками торгуют! — наконец вспомнил он. Кивнув, я выскочил на холодные, продуваемые монгольским ветром улицы Кяхты.

Через два квартала от гостиницы я нашел искомое. Книжная лавка пахла пылью, старой кожей и мышами. Заспанный хозяин в очках с толстыми стеклами удивленно посмотрел на меня. Похоже, посетителей тут было не густо.

— Мне нужно «Положение о компаниях на акциях», от шестого декабря тысяча восемьсот тридцать шестого года, — сказал я.

Он долго рылся на пыльных полках, бормоча себе под нос, и наконец извлек то, что мне было нужно — зачитанный до дыр, с пожелтевшими, ломкими страницами, экземпляр закона.

Вернувшись в номер, я заперся. Зажег все свечи. Налил чая и погрузился в чтение. Архаичный, витиеватый язык закона поначалу с трудом поддавался пониманию. «Высочайшее соизволение», «Комитет министров», «соответствующие министерства»… Я читал о разрешительном порядке учреждения компаний и