Темная лошадка - Владимир Владимирович Голубев

Экипажи начали роптать. Перед ними лежал немаленький город, в нём было множество деревянных домов, среди которых явно наблюдались и питейные заведения. По набережной на виду у англичан гуляли люди, в том числе и молодые дамы, заинтересовано поглядывая на пришельцев. Видит око, да зуб неймёт. Волновались даже офицеры.

На второй день в экипажах матросы совсем распоясались, вахтенные почти перестали следить за порядком и вот здесь уж тянуть дальше причин у Ивайло не было. В сумерках они с Вильямсом тихо спустились с кормы и вплавь направились к дальнему пирсу. Вода была холодной, но ребята были молодые и здоровые, добрались. Там их уже поджидали русские солдаты.

— Братцы! Я свой, русский! Из Чёрного городка, который раньше Очаковым был, на Чёрном море! Ивайло Попов!

— Свой! Гляди-ка! А как ты здесь-то оказался?

— Долгая история. Ведите-ка нас ребята к старшему начальнику! Государственное дело!

Дело было столь важным, что дежурный офицер сначала разбудил местного главу тайной экспедиции, а тот уже самого́ наместника, который, конечно же, был в городе.

— Уверен, щучий ты сын? Слова твои хульные[5] на ближнего моего помощника направлены! Я Ивана Григорьевича знаю! А брат его Захар, тот вообще… Врёшь!

— Нет, Ваше Высокопревосходительство! Не вру! Всю правду говорю! Молодой Чернышёв был, себя Григорием Ивановичем называл. От имени отца, графа Ивана Григорьевича просил капитана Кука о покровительстве! Про Захара ничего не слышал! — твёрдо стоял на своём Ивайло.

Панин, пусть и не поверил в слова Попова, но проверить их посчитал нужным. Пока шло расследование, сидели Ивайло с Барти в остроге, хоть и в сухих и тёплых камерах, но в одиночных и без окон. Как настрадался валлиец, и не описать — страшно ему было, в чужой стране, вдалеке от единственного друга. А вот Ивайло был почти счастлив — пусть он в тюрьме, но дома, дома!

Слова дезертиров подтвердились. Чернышёвы были виновны в измене. Панин не стал держать такое преступление в полной тайне, слишком уж опасно было подобное — могли заподозрить и предательство уже с его стороны. Григорий, Иван и Захар были арестованы, допрос проводился в присутствии всего руководства наместничества.

Бывший фельдмаршал был чудовищно подавлен и просто молча смотрел в одну точку, не реагируя на происходящее. Он не имел отношения к преступлению брата и племянника — никаких доказательств его измены, кроме слов Ивана, не нашли. Часть документов, подготовленных для Кука, были затребованы им. Но, похоже, всё было сделано лишь от его имени, часть его подписей была подделана… Захар был подавлен предательством своих любимых родственников, особенно племянника, в котором видел сына и наследника. Его боль почувствовали все, и общее мнение своим вопросом выразил Бибиков:

— Зачем же Вы так с Захаром Григорьевичем-то?

— Да пусть он сдохнет, неудачник! — окрысился младший Чернышёв. Дядя его даже не пошевелился, и тогда племянник продолжил оскорблять его, выбирая самые отвратительные эпитеты для своего старшего родственника.

— Хватит! — не выдержал даже старый царедворец Панин, — Что же Вы, Иван Григорьевич, не уймёте отпрыска? Неужели Вас не смущают оскорбления, которыми сыпет его грязный рот, обрушивая мерзости на Вашего старшего брата?

— Он прав. — презрительно кривя губы медленно проговорил Иван, — Захарка — виновник всего, что с нами случилось. Противен он мне! Что смотрите? — глаза его загорелись злобным огнём, а голос резко начал набирать силу, — Вы-то что, довольны тем, как живёте?

Вы, соль земли? Над империей власть имели! Сколько душ у каждого было? Сколько земель? Дворцов? Императоров своей волей ставили! А теперь? В избах живёте! На грубых простынях спите? На балу, когда в последний раз плясали? Вина́ французского пробовали? Как мужики живём! Мы! Я Чернышёв! Не смерд какой! Не хочу и не буду это терпеть!

А он! Он — ничтожество! «Волей трона пали — волей трона возвысимся!» — лицо его мерзко скривилось, а голос загнусавил, — «Терпи, братец, вновь поднимемся с империей вместе!» А я не хочу с империей! Хочу сам! Не хочу ждать! Сын мой в грязи растёт! Не буду! — глаза его выпучились, а палец тыкал в присутствующих, — Тебе ли, Никита Иваныч, нравится такая жизнь? Али тебе, Александр Ильич? Мы…

— Хватит! — на лице Панина было написано такое омерзение, что от него повеяло, казалось, ледяным ветром, — Честь свою на шёлковые простыни разменял! Грязь ты, а не дворянин! Роскошь тебе нужна? Власти мало? Ты погорел вместе с нами! Но тебя не казнили, а дали возможность снова вернуться наверх! А ты, про простыни и вино… Не могу слышать такое! Есть ли что кому сказать, друзья мои?

Александр Куракин поднял голову и спокойно произнёс:

— Ерунда какая-то. Что они говорят? Мол, живём в избах, спим на дерюге, едим простую пищу, балов нету, дворцов, от престола далеко… А вон на набережной мой новый каменный дом строится, на Матвеевом острове поместье мне размечено, и там уже почти двести человек лес сводят, скоро крестьяне там пахать начнут. Бельё у меня из шёлка, присылают уже, вина́ италийского просил, обещали к концу года доставить.

А власть над империей… Нам такие земли дали, пусть и далеко от столицы, но ведь земли-то огромные — чуть ли не пол-Европы! Да и государь обещал, что сможем вернуться, коли захотим, конечно… А главное — честь моя при мне! Дел, правда, ещё невпроворот, но ведь интересно, да и будущее неплохое видится.

Иван и Григорий Чернышёвы пытались кричать, но собравшиеся испытывали к ним глухое презрение и слушать их более не желали — всё было понятно, их вывели. А Панин устало обратился к оставшимся в комнате:

— Ладно, что делать-то будем?

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Следующим утром капитан порта сообщил Куку, что наместник прибыл в город и готов принять его. Англичанин не стал тянуть время и сразу сошёл на берег, где его уже ждала карета. Она была крепкой, добротной, хотя и весьма неказистой. До этих пор Кук и его офицеры видели в городе только маленький участок набережной напротив их причала, но теперь они получили возможность обозреть значительно больше.

Город строился и перестраивался. То здесь, то там среди деревянных домишек стояли остовы новых каменных зданий, они увидели даже два явных дворца, возводимых для влиятельных сановников.