Боярышня Евдокия 4 - Юлия Викторовна Меллер

Дуня остановилась, пытаясь мысленно встать на место князя. О чём думал, когда ухватился за повод послать её сюда? Действительно ли его интересовало, как далеко зайдёт Еленка в приручении Юрия Васильевича? Но его вряд ли будет заботить дочь Лыко-Оболенского.

Или князю важно знать, как сам Юрий отреагирует на провокацию со стороны девушки? Скорее это. Но любая жёнка, как с княжьего двора, так и из круга Еленки,могла доложить ему обо всём во всех подробностях.

Евдокия вошла в трапезную, кивком головы ответила на приветствия женщин, расположившихся за большим столом и направилась к отдельному, за которым уже восседала Лыко-Оболенская.

— Ой, Дунь, скукота здесь, — вальяжно протянула она, капризно кривя губы.

— Так ехала бы домой, — подавляя зевок, проворчала Евдокия. Все её рассуждения по дороге сюда ни к чему не привели, и она не представляла, как связать между собой всё то, что она увидела тут.

— Не могу, сама знаешь, — нарочито сожалеюще произнесла Еленка. — У меня поручение Марии Борисовны привезти ей котёночка.

— Давно ли для тебя княгиня стала Марией Борисовной? — хмыкнула Дуня, принимая из рук Даринки кашу, политую мёдом.

— Э-э, ну что ты придираешься? — лениво возразила Еленка, с завистью поглядывая на то, как Дорониной подают еду.

— Чего бы тебе не приехать за котёнком ближе к весне? — приступая к еде, насмешливо спросила она. — Кошке ещё непраздной надо стать, выносить котят и выкормить их. Так что клади на всё про всё месяца три, не меньше.

— А ты чего меня гонишь? — боярышня вскинулась, гневно сверкнула очами и даже ложкой пристукнула.

— Ешь давай, — приструнила её Евдокия.

— Не командуй! Я тебя почти на четыре лета старше.

— Угу.

Еленка ковырнула свою кашу ложкой и с любопытством принялась наблюдать за тем, что делает Дунина девка. Она побежала прогревать в печи ломти белого ноздреватого хлеба, потом подала миску с чем-то плотным, похожим на творог, который Евдокия принялась намазывать на хлеб. Лицо Еленки скривилось — творог она не любила.

— Юрий Васильевич меня на охоту уговорил съездить, — небрежно, с превосходством поглядывая на девчонку, бросила она.

— Угу, — отложив широкий нож и сглотнув слюну, ответила Дуня.

— Ты бы видела, как мне все завидовали, — мечтательно закатывая глаза, певуче протянула Еленка, отодвигая недоеденную кашу и отщипывая кусок накрёпка. Вроде бы та же каша, только спрятанная в тесто и почему-то вкуснее. Может из-за лежащей поверх такого пирога рыбки?

— Наслышана, — отвлекаясь от своих бутербродов с брынзой, оживилась Дуня. — Тебя какой-то поп грозился анафеме предать.

— Что? Ты врёшь! — возмутилась Еленка.

— Бабы теперь дочерей стращают, говорят, что если те не будут слушаться, то их так же, как тебя, заставят на коне раскорячиться и пустят по улицам ехать.

— Дунь, мне даже приятно, что ты мне завидуешь и сидишь тут, распаляешься, — взяв себя в руки, улыбнулась Оболенская.

— Тьфу на тебя три раза, — беззлобно поплевалась Евдокия и прежде, чем откусить бутерброд, спросила: — Ты чего творишь? Зачем людей провоцируешь?

— А что? Тебе можно, а мне нельзя? — вновь вспылила Еленка.

— Ты о последствиях подумала?

— А мне чихать! Знаешь, что я поняла там, в лесу? — тяжело задышав, спросила боярышня.

Пережевывая бутерброд, Дуня недовольно глянула на распалившую в себе гнев Еленку, но все же спросила её:

—  Ш то?

— Что не жила совсем! — сжав кулак, выдала боярышня. — У меня была мечта! Я с детства грезила, как проеду по городу, а все мне вослед смотрят, открыв рты, но я даже эту малость не могла исполнить.

Евдокия постаралась безмолвно выразить своё отношение к такой великой мечте и, не теряя времени, ела бутерброд.

— А когда выйду замуж, — не успокаивалась Лыко-Оболенская, — то похороню окончательно её, и не о чем больше будет мечтать …

— Еленка, ты…

— Да знаю, что я дурище! — отмахнулась она. — Только что толку от ума? Вот поумнела я и поняла, что не так живу, а какой от этого прок? Одни сложности.

— Ну-у… — не нашлась что ответить Дуня. С ней тоже такое случалось, и не раз, когда всё видишь и понимаешь, но не знаешь, что делать.

— Погоди, дай сказать! — боярышня отодвинула от Дуни кружку с напитком, чтобы та выслушала её. — Я здесь исполняю свою мечту, и сама ошалела от своей смелости. Мне кажется, что у меня получается. Дуня, это так просто! Надо было только осмелиться!

— Еленка, мы начали разговор о последствиях, — осторожно напомнила ей Евдокия, не ожидавшая, что у неё сложится такой странный и откровенный разговор с Лыко-Оболенской.

— Скучная ты стала, — с превосходством попеняла Еленка и дальше обе боярышни ели молча. И только когда Дуня встала, чтобы покинуть трапезную, Оболенская произнесла:

— Я помню батюшкин наказ и, даст бог, исполню, а там уже все будет неважным.

Евдокия не могла ответить ей при стольких лишних ушах. Оболенская даже не понимает, как рискует, говоря о наказе отца и тем более намереваясь его исполнять.

Все знают, что князь удерживает братьев от женитьбы. Своевольно женившийся Андрей Васильевич засел у себя в уделе и шлёт в Москву письма, уверяющие великого князя в собственной преданности.

Но бояре начали шушукаться, что если с княжичем Иваном Ивановичем что-то случится, то будут наследники от Андрея, и надо бы там заранее соломки подстелить… потому как вдруг пригодится.

Нехорошие это разговоры и поползновения.

А тут Иван Владимирович Лыко-Оболенский решил, что умнее всех и послал дочь к следующему по старшинству брату князя. Вроде боярин не дурак, а поступок наглый и вызывающий.

Дуня попыталась вспомнить родню Лыко-Оболенского и получалось, что её изрядно, и служит она разным князьям. Получалось, что тронь одну ветвь Оболенских, так хай поднимется по всей земле. Тут уместна поговорка «Мал клоп, да вонюч».

Евдокия посмотрела на Еленку и представила, что будет, если она станет княгиней, родит сына Юрию Васильевичу — и поёжилась. Вся её родня соберется в рой и начнет кусать Ивана Иваныча, да пить кровь у его отца. И иносказательности тут всего