Темная лошадка - Владимир Владимирович Голубев
Ну а пока, мы ехали по заснеженным дорогам. Положительно, зима — самое лучшее время для путешествий по России. Покрытие зимних трасс твёрдое, полозья скользят по нему легко и быстро, снег скрипит, успокаивая мысли. А мне, как монарху, об отдыхе, смене лошадей и пропитании заботиться не надо…
Снова так полюбившийся мне Архангельск. Он очень быстро перестраивался. Москва, конечно, была значительно больше, но скорость изменений здесь поражала. Переделка уличной сети была завершена, от снесённых домов не было уже и следа. Новые здания росли как грибы после дождя, улицы в большинстве своём уже вымощены, на центральных перекрёстках появились фонари.
Кроме домов, были достроены гимназии и больница — приоритеты были расставлены верно. Невероятно разрослось Адмиралтейство на Соломбале[3], здесь, кроме казённой верфи, было уже пять частных. На острове же строился и новый район города. Улицы были размечены, первые дома уже были готовы, в них селились корабельные мастера. Через Кузнечиху — рукав Северной Двины, который отделял остров Соломбала от самого́ Архангельска, была проложена широкая дорога по прочному зимнему льду, а летом там налаживали наплавной мост.
На следующий день я отвёз Катю на богомолье в Двинский Свято-Алексиевский монастырь, в котором ей предстояло провести почти неделю в трудах и молитвах. Она просила меня разрешить ей совместить наше путешествие с посещением православных обителей, где она хотела отдохнуть душой. В таком деле я не мог ей отказать, но у самого было на подобное явно недостаточно времени.
А пока, Катя будет ждать меня здесь, а я поеду в Пинегу[4]. Архангельский губернатор Кречетников очень хотел отвезти меня туда, показать мне, что он там затеял, а я решил не возражать. Долгая дорога, беседа с умным человеком, отдых для моего утомлённого мозга.
Вёз меня Михаил Никитич к своему детищу, которое он задумал, доказав мне ранее необходимость строительства, и теперь желал продемонстрировать результат. Прожект сей заключался в создании центра лесозаготовки и лесопереработки. Идея расширения торговли лесом, запасы которого у нас были значительны, мне была близка, интересной она показалась и многим моим соратникам.
Глава Лесной палаты Бургсдорф грезил об опытовых участках, о выращивании рощ деревьев нужных пород, а главная его мечта была — акклиматизация дубов. Дуб — дерево капризное, но очень уж полезное. Столько от него всего получают — и кору, и жёлуди, да и про древесину не сто́ит забывать. Но вот на севере не растёт, а очень хочется. Но, чтобы начать большое исследование, нужны средства, люди и свободные земли, а здесь всё это возможно.
Гостиный приказ радовался расширению торговли, причём тот факт, что проект подразумевал поставку за рубеж более дорогого товара, позволял серьёзно увеличить выручку и потеснить конкурентов на европейских рынках в условиях большой войны. Иван Эйлер видел интересную связку различных технологий для получения требуемого результата, новые направления научных исследований и перспективную отрасль промышленности.
В общем, определили — строить настоящий комплекс производств по рубке леса, посадке новых деревьев, правильной перевозке, сушке, распилке, получению смол, дёгтя и так далее. Сельцо Пинежский погост близ Архангельска преобразовали в город, определили в руководители переселенца из Британии — Джеймса Мура, который теперь отзывался на имя Яков Мурин, давно бегавшего вокруг Ивана Эйлера с идеями более полного использования древесины. А настоящим руководителем стал сам Кречетников.
Жердин мотался между учёными, заводами и Пинегой, подбирая технологии и проектируя производство, а Кречетников строил. Вот я и поехал увидеть, что же они там наделали. Городок был маленький, но небедный, так что люди там были. Работать на строительстве они были не прочь — деньги там платили вполне приличные. Несколько учёных и мастеров жили у местных купцов по домам, но две улицы для будущего заводского посёлка уже разметили.
На самом заводе пока стояло несколько больших сараев, где размещалось оборудование, выкопали шесть прудов на реке для морения дерева, да возвели первую сушильню. На заводе было человек пятьдесят, они бегали, пилили, рубили, кричали — просто душа радовалась. Мурин показал своё хозяйство.
Что же, вполне солидно — огромная лесопилка, строгальный стан, здоровенная печь по производству дёгтя. Какие-то железные бочки, запах едкий. И люди ходят вокруг, работают…
— Кирилл Густавович! Вы-то что здесь делаете? — вот сюрприз-то. Кирилл Лаксман, один из наших лучших химиков, у него лаборатория в Лахте, он преподаёт, у него семья, дом в Петербурге. Да он же должен быть на отдыхе!
— Я, Ваше Величество, решил здесь отдохнуть. Воздух чистый… — застеснялся тот.
— Кирилл Густавович! Прекратите Вы! Кто ещё с Вами? Вижу знакомые лица…
— Ваше Величество, это же во многом и мой проект. Мои ученики…
Оказывается, они приехали сюда ввосьмером. Почти все ближайшие помощники Лаксмана решили посмотреть на открытие своей установки по производству дёгтя. Дёготь сейчас один из важнейших товаров международной торговли, им пропитывают от гниения корабельное дерево и канаты. Размеры нового аппарата для изготовления этого сырья были значительно больше, чем в лаборатории, выход продукта был огромным, отходы тоже были весьма немалые, и вот именно они заинтересовали моих учёных. Уксус[5], канифоль[6], эфиры[7]. Я и не задумывался, что переработка леса приводит к развитию химической промышленности. Вот, что означает быть слишком занятым и невнимательно относиться к отчётам.
Трое механиков возились с машинами, которые пилили и строгали доски, и с паровиками, приводящими в движение станки и воздуходувки. Этот цех пах значительно лучше — свежей деревянной стружкой. Работало пока меньше половины оборудования — всё было только в самом начале.
Мурин с восторгом рассказывал про свои идеи. Вот скоро в Кронштадте сделают новый станок для нарезания и строгания тонких пластинок. Такой материал довольно популярен у краснодеревщиков — мозаики они из них клеят. Фанера какая-то, мелькнуло у меня в голове. Что-то такое я слышал… Надо погулять, попытаться вспомнить…
На участке вырубки уже стояли избы Лесной палаты. Мрачноватый лесник, всё более и более увлекаясь, показывал мне посадки саженцев лиственниц, которые уже явно прижились. Потом повёл меня к молодым дубкам, которые росли между многочисленной берёзовой и рябиновой порослью. Мастер надеялся, что хоть некоторые из них могут выжить и приспособиться к здешнему климату. Многочисленные опыты показали, что местные растения хорошо защищают пришлые и усиливают их возможности по приспособлению к новому климату.
Я слушал рассуждения лесника, поддакивал в нужных местах, и тут у меня в голове прояснилось. Я вспомнил
