Ювелиръ. 1808 - Виктор Гросов

Инженер-ювелир умер в ту ночь, когда в мой дом вошли убийцы. На его месте родился инженер-фортификатор. Война за выживание началась по-настоящему.

Глава 2

Интерлюдия.

Декабрь 1807 года

Пламя свечи в бронзовом канделябре стояло ровным столбиком. Его неподвижность лишь подчеркивала застывшее напряжение в кабинете. За окном выла декабрьская вьюга, однако сюда, в промороженную тишину Зимнего дворца, долетал только ее призрачный вой.

Отложив перо, император Александр Павлович потер переносицу, пытаясь согнать тупую боль, что гнездилась за глазами еще со времен Тильзита. Наконец он поднял глаза на единственного человека в комнате.

У края массивного стола из карельской березы стоял Михаил Михайлович Сперанский. Сухой, подтянутый, в безупречном черном сюртуке, он сам походил на точный часовой механизм, в котором нет ни одной лишней детали. Его лишенный всяких эмоций голос был единственным звуком в кабинете, не считая треска поленьев в камине.

— Государь, по делу мастера Григория с Невского. Новости неутешительные.

Александр медленно свел пальцы в замок. Отчет капитана Воронцова из Особой канцелярии лежал перед ним, однако он предпочитал слушать выжимку от Сперанского. Государственный секретарь умел отделять зерна от плевел, преподнося суть дела с точностью аптекаря, взвешивающего снадобье, да и сам Сперанский виделся не раз с Григорием.

— Ночью на третье число на его дом было совершено нападение, — продолжил Сперанский. — Двое сторожей, предоставленных князем Оболенским, убиты. Управляющая получила удар по голове, но, по донесению лекаря, останется жива. Шли, несомненно, за мастером.

Император чуть склонил голову. Семнадцатилетний мальчишка, а вокруг него уже столько крови… Что за чертовщина творится в его столице?

— Сам мастер, — Сперанский будто прочел его мысли, — уцелел. И более того, умудрился в схватке нанести тяжкое увечье одному из нападавших. Скорее всего перелом локтя. Это и вынудило второго уносить раненого, что, по сути, и спасло юношу.

Александр промолчал. Юнец, выросший в грязи, калечит ночного убийцу. С самого начала этот Григорий был явлением странным, из ряда вон выходящим.

— Что известно о нападавших? — тихо спросил Александр.

— Ничего, государь. И в этом главная препона. По донесению капитана Воронцова, действовали нездешние: бесшумно, споро, без малейшего интереса к наживе. Это не тати. Весь столичный воровской мир, от карманников до душегубов, у нас наперечет, и никто бы не посмел учинить такое в доме, привлекшем внимание Двора. Подобная дерзость стала бы для них концом.

Сперанский сделал короткую паузу.

— Мы имеем дело с людьми бывалыми. Скорее всего, пришлыми. Они уже покинули столицу, и сыскать их теперь — что ветра в поле ловить.

«Бывалые». Слово ему не нравилось. Против кого? Против ювелира? Александр провел пальцами по гладкому дереву столешницы. Нелепица. Им нужен не ювелир.

— Англичане? Французы? — бросил он в пустоту.

Сперанский едва заметно качнул головой.

— Сомнительно, ваше величество. При всех наших нынешних затруднениях, ни одна держава не стала бы затевать столь шумное дело ради одного ремесленника, пусть и самого искусного. О подлинной важности его работы для казны… о деле защиты ассигнаций… ведает не более пяти человек во всей Империи. Чтобы слух прошел — немыслимо. Стало быть, у нас нет ни единой нити, которая вела бы за границу.

Был слышен треск полена в камине да сухое шелестение бумаги под рукой Сперанского. Тупик. Самое ненавистное для правителя слово, означавшее бессилие.

Выдержав паузу, Сперанский заговорил снова, его голос стал чуть ниже, словно он предлагал некий политический ход.

— Однако, государь, есть одна догадка, весьма удобная для дознания. И для того, чтобы отвести праздные толки.

Подняв бровь, Александр пригласил его продолжать.

— Убитые — люди князя Оболенского. Сам князь, как вам известно, человек крутой и азартный, имеет множество связей и не меньшее число недругов. Вполне можно подать дело так, будто нападение метило в него. Попытка уронить его честь, показать слабость. А мастер Григорий, его выдвиженец, стал лишь случайной жертвой в чужой игре.

Император нахмурился. Эта версия была очевидной ложью, ширмой для укрытия государственного интереса. Она уводила сыск от истинной причины — от самого Григория и его знаний, — но в то же время была здравой и не требовала огласки тайных дел.

— Хорошо, Михаил Михайлович, — медленно произнес он. — Пусть Воронцов ведет дознание в эту сторону. Громко. Пусть перетряхнет всех должников и неприятелей Оболенского. Князь будет недоволен, зато это поумерит его пыл. Главное, чтобы наше внимание к Григорию осталось в тени.

Сперанский поклонился. Первую, самую явную угрозу удалось облечь в приемлемую для света форму, однако настоящая беда никуда не делась. По его столице разгуливала неведомая сила.

Поднявшись из-за стола, Александр прошелся по кабинету и замер у камина, глядя на пляшущие языки огня. Внутри заворочалась досада. Провал. Два трупа у порога дома, который, по идее, находился под пристальным, хоть и незримым, надзором. Это ставило под удар весь замысел, опоре ослабевшей казны Империи.

— Под Аустерлицем я потерял честь армии, Михаил Михайлович, — глухо произнес император, не оборачиваясь. — А теперь теряю людей в собственной столице из-за мальчишки-умельца. Потому что мы с вами понадеялись на людей спесивого князя.

Слова были несправедливы, и оба это понимали. Оболенский был лишь удобной фигурой, однако гнев требовал выхода.

Уловив перемену в настроении государя, Сперанский кашлянул — сухой, корректный звук, вернувший разговор на землю. Из папки он извлек еще один лист.

— Есть еще одно обстоятельство, ваше величество. Весьма занятное. По вашему указанию, вся переписка мастера Григория просматривается. Неделю назад он отправил письмо в Нижний Новгород. Ивану Петровичу Кулибину.

Александр медленно обернулся. Кулибин. Имя, отзывавшееся в нем давней досадой. Гениальный механик, чьими затеями восхищалась еще его бабка. Он пытался вернуть старика ко двору, сулил ему и деньги, и почести, но Кулибин, обиженный прошлым невниманием, упорно отмалчивался в своем нижегородском уединении.

— И что же он ему пишет? Просит совета, как лучше камни гранить?

— Не совсем, государь. — В голосе Сперанского впервые промелькнуло замешательство. — Под видом учтивого вопроса о движении он излагает самые причудливые механические фантазии. О «самобеглой коляске», что движется без лошадей. И прилагает весьма замысловатые чертежи. Нечто, именуемое им «огненным сердцем», где сила рождается от горения паров вина или угольной пыли. Сущий бред, на первый взгляд.

Подойдя к столу, император взял лист с выписками. Строчки, переписанные рукой канцеляриста,