Ювелиръ. 1808 - Виктор Гросов

— Этот язык поймет только Кулибин, — тихо сказал император, и на его лице промелькнула увлеченность. — Это приманка. Один чудак пишет другому. Возможно, этот мальчишка сумеет сделать то, что не удалось мне. Выманит старого лиса из норы.

Александр вернул бумагу Сперанскому.

— Возьмите это под строжайший надзор. Вся их переписка должна ложиться мне на стол немедля. Никаких препятствий. Напротив, всяческое содействие. Если понадобится, отправляйте письма императорскими гонцами. Если мы вернем Империи Кулибина… это будет великое дело.

Но увлеченность тут же сменилась жесткой складкой у губ.

— Все это возможно, лишь если сам мастер доживет до ответа, государь, — словно прочитав его мысли, произнес Сперанский. — Его нынешнее жилище — не укрытие, а западня. Дом на Невском, в окружении десятка темных дворов и переулков, устеречь невозможно.

Александр снова нахмурился. Сперанский был прав.

— Мои люди доносят, — продолжил тот, — что незадолго до нападения Григорий присматривался к другому месту. К особняку. Тому, что числится за супругой Давыдова.

— За женой Александра? — удивился император, вспомнив молодого офицера и отчаянную голову. — Что там за история с этим домом?

— Давыдова втайне от мужа хочет продать его и купить лучше. Наши люди полагают, что мастер хотел его выкупить. Место выбрано с поразительной сметкой.

Развернув перед императором план той части города, Сперанский указал на нужный дом. Император махнул рукой, усаживая Сперанского, что считалось высочайшим дозволением. Сперанский всегда с пиететом к этому относился.

— Взгляните сами. Особняк стоит отдельно, обнесен высокой каменной оградой. Всего двое ворот, которые легко держать на запоре. С тыла — Нева, что отсекает всякий доступ с той стороны.

Александр смотрел на план, и в голове само собой выбилось слово: «цитадель». Однако у этого плана был один изъян.

— По тем же сведениям, дело не сладилось. Молодая хозяйка, Аглая Антоновна, наотрез отказалась продавать свое гнездо. Полагаю, не сошлись в цене. А может, еще что.

Император смотрел на карту, но видел уже не схему улиц. Упрямство, даже самое очаровательное, не должно стоять на пути интересов государства. Особенно когда в руках есть чем утешить и строптивую хозяйку, и ее удалого супруга, который давно засиделся в своем чине.

Александр встал, Сперанский подскочил. Отойдя от стола, император подошел к окну. За двойными рамами бушевала непроглядная темень, из которой на него глядело лишь собственное смутное, призрачное отражение. И в этой черноте стекла решение пришло само. Когда он обернулся к Сперанскому, он уже знал выход.

— Давыдов… — задумчиво начал он. — Тот самый?

— Он, ваше величество, — подтвердил Сперанский. — Отчаянная голова. Предан вам безмерно.

— Отчаянным головам нужно признание, Михаил Михайлович. Иначе они ищут славы не там, где должно. Давно он засиделся в своем чине. Подготовьте представление о награждении его. И подыщите ему место в столице. Хватит ему прозябать в армейских. Жена будет довольна.

Сперанский молча склонил голову. Перевод в гвардию — знак высочайшей милости.

— Что до самой Аглаи Антоновны… — на губах Александра мелькнула легкая, почти невесомая улыбка. — Передайте ей, что я буду рад видеть ее на ближайшем балу у Кочубеев. Я сам поговорю с ней. Объясню, сколь важен для Отечества ее вклад. Мысль о том, что ее дом послужит нуждам человека, который нужен государству, непременно утешит ее. Разумеется, казна щедро возместит эту уступку.

Щедрая цена, подкрепленная монаршей волей и внезапной милостью к супругу, — этого будет более чем достаточно. Легкий нажим, отеческая забота, намек на то, что такие услуги не забываются… Она согласится — у нее не будет иного выбора.

— Дело о покупке оформите как частное, — добавил он. — Пусть все выглядит так, будто мастер Григорий сам договорился с хозяйкой. Никаких упоминаний казны. Чем меньше толков, тем лучше.

Вопрос с крепостью был решен. Оставалось разобраться с ее стражей.

Словно ожидая этого, Сперанский перешел к последнему пункту.

— Есть еще одно, государь. Касательно личной охраны мастера. Не дожидаясь нашей помощи, он проявил удивительную прыть: самолично нанял себе в услужение четырех отставных солдат. Люди битые, не робкого десятка.

— Что ж, похвально, — заметил Александр. — Он учится. Быстро учится.

— Слишком быстро, — тихо поправил Сперанский. — Князь Оболенский, разумеется, тут же попытался пристроить к этой четверке своего человека, дабы иметь уши и глаза в доме.

— И что же? — с иронией спросил Александр.

— Приключилось несчастье, ваше величество. Весьма досадное, — без тени улыбки ответил Сперанский. — Этот человек свалился в трактире, сломал ногу. Полагаю, лечение будет долгим.

Император и его статс-секретарь обменялись понимающими взглядами.

— Так что одно место оказалось свободным, — продолжил Сперанский. — И мы позаботились, чтобы в нужное время оказался человек с безупречной службой.

Александр медленно кивнул. Изящно. Мальчишка-гений, уверенный, что сам вершит свою судьбу, в действительности лишь подбирал фигуры, расставленные на доске чужой рукой. Он сам впустил в свою крепость лазутчика.

— Этот человек… надежен? — спросил император, хотя уже знал ответ.

— Он обязан нам не только свободой, но и жизнью своей дочери, государь. Будет предан, как пес.

Когда огонь в камине угас и тени в углах кабинета сгустились, вьюга за окном уступила место морозной, звенящей тишине. Александр откинулся в высоком кресле, подперев подбородок рукой. Все рычаги были приведены в движение, невидимые нити натянуты, но за всей этой механикой власти таился главный вопрос.

— А что он за человек, этот Григорий? — Голос императора звучал устало. — Оставьте донесения. Мне нужно ваше мнение.

На мгновение задумавшись, Сперанский подобрал слова с точностью часовщика, собирающего сложный механизм. Он смотрел не на императора, а куда-то в пространство, словно читал невидимый отчет, составленный разумом.

— Он — причуда природы, государь. В нем странный разлад. Ум его зрел и проницателен, как у умудренного мужа, тогда как повадки и горячность — как у необузданного юнца. Он видит не только колесо, но и всю карету целиком, прежде чем она построена. Но при этом дичится людей, резок, никому не верит. Вокруг него есть слуги, подчиненные, но нет ни единого человека, кому бы он открыл душу. Он один. И в этом одиночестве его главная слабость.

Один. Самый