Ленька-карьерист - Виктор Коллингвуд
Не секрет, что именно для этого и была затеяна коллективизация. Нет, не для того, чтобы построить «светлую жизнь на селе», а чтобы создать эффективный механизм по выкачиванию хлеба из деревни. Создать колхозы, которые, в отличие от миллионов единоличных хозяйств, можно было легко контролировать, которым можно было навязать грабительские планы хлебосдач, а на вырученную валюту купить американские, английские и немецкие станки. А что будет с самими крестьянами, оставшимися без хлеба, — это уже никого не волновало. Партия готова была на такую жертву.
Я вновь посмотрел на записи, и от холодной, неумолимой логики этой схемы у меня по спине бежали мурашки. Ндааа… Ситуация хреновая, но если успокоиться — что тут можно было бы сделать?
Замедлить индустриализацию? Сказать мол, товарищ Сталин — вы неправы! Нельзя так гнать лошадей; нужно сбавить темпы, отказаться от гигантских строек, развиваться постепенно. Это был самый простой, быстрый и надежный способ оказаться на пресловутых Соловках: меня бы тут же обвинили в «правом уклоне», в саботаже, паникерстве со всеми вытекающими последствиями. Собственно, у Сталина под боком сейчас целый Бухарин, который об этом ему и талдычит. И что? Помогло? Нет. Сталин не отступился от своей идеи фикс, и мне тут ничего не светит.
Что еще? Найти другой источник валюты, то есть — иной товар на экспорт, предложить что-то, что Запад был бы готов покупать вместо зерна. А что? Лес? Пушнина? Этого было бы слишком мало. Сейчас не времена Ивана Грозного, на одной пушнине далеко не уедешь. Придумать что-то еще, что-то совершенно новое, я не мог. Мои знания из будущего не включали в себя карты неведомых месторождений алмазов. Что еще? Нефть? Месторождения Баку и Грозного уже работали, но для масштабного экспорта не хватает инфраструктуры. Для резкого увеличения экспорта требовались годы на строительство новой инфраструктуры — трубопроводов, танкеров. У нас не было этих лет. А главное — нефть и нефтепродукты нам и самим нужны. Индустриализация же! В общем, идея дохлая. И что остается?
А остается самое интересное. Создать свои станки!
Вот это была бы тема! Конечно, это — самый сложный, но при этом — и самый правильный путь. Не покупать, а делать самим! Если у страны появятся свои, отечественные, производительные и точные станки, то отпадет острая необходимость в их массовых закупках за границей. А это означает, можно будет не так сильно давить на деревню, не выкачивать из нее весь хлеб.
В волнении я вскочил на ноги. Вот оно, решение! Дать стране свои, советские, станки — благородная, сложная, но чертовски увлекательная задача; и мне, как я надеюсь, она по плечу. Моя работа в БРКТ в Харькове, мои идеи и успешные опыты в области электросварки и пневмоинструмента — все это внушало надежны на успех. Конечно, все что было прежде — это детские игры по сравнению с масштабом задач. Теперь речь шла о вещах куда более серьезных. Да, какие-нибудь координатно-расточные или фрезерные станки, или технология производства подшипников — это много сложнее чем все, чем я занимался до этого, хай-тек современной индустрии. И, вероятно, не все у нас получится. Но попытаться стоило: на кону стоят миллионы жизней.
Правда, тут есть и другая опасность. Даже если мой план сработает, если мы начнем производить свои станки, Сталин, в своей одержимости темпами, мог решить: «Отлично! Теперь у нас есть и свои станки, и валюта от продажи зерна! Значит, мы можем еще больше ускорить индустриализацию!». И тогда все мои усилия пошли бы прахом.
Нет. Его нужно было постоянно, методично, осторожно предупреждать. В своих будущих письмах, в докладных записках, я должен был, наряду с техническими предложениями, раз за разом возвращаться к одной и той же мысли: «Деревня — не бездонная бочка. Ее ресурсы не бесконечны. Чрезмерное давление на крестьянство приведет к падению производства, к саботажу и, в конечном итоге, к голоду, который подорвет наши планы куда сильнее, чем любые происки врагов».
И тут я с новой силой ощутил, какая невероятная удача — мой перевод в Москву, в МВТУ. «Как хорошо, что меня перевели сюда!» — эта мысль билась в голове, как набат. В Харькове, при всем моем авторитете, я был ограничен ресурсами. А здесь, в Бауманке, я оказался в самом сердце советской инженерной мысли, в месте, где были сосредоточены лучшие умы и, что не менее важно, лучшие производственные мощности.
Я вспомнил экскурсию по училищу, которую первокурсникам, устраивали в первые дни. Я тогда увязался с ними и был очень впечатлен, увидев огромные, залитые светом цеха учебно-опытных мастерских, унаследованные от старого Императорского училища. Это был не просто набор классов для практики, а полноценный многопрофильный мини-завод! Тут был и литейный цех с вагранками, и кузнечный цех с паровыми молотами, а главное — механический цех, заставленный рядами самых современных на тот момент станков — токарных, фрезерных, строгальных. Почти все они были импортными — американскими, немецкими, швейцарскими.
Да, при грамотном подходе тут можно такого наворотить — уух! Здесь, на основе этих мастерских, можно было без проблем организовать не один, а несколько опытно-конструкторских бюро: притом студенты могли бы не просто рассчитывать и чертить, а тут же, на месте, воплощать идеи в металле, создавать опытные образцы, а то и запускать мелкосерийное производство. Дело остается за малым — зажечь этой идеей других. Убедить студентов, комсомольцев, преподавателей в перспективности этой затеи.
А значит, надо идти в комсомольскую ячейку.
Будучи новичком, «харьковским», до сих пор в комсомольской организации МВТУ я появлялся лишь для того, чтобы «представиться», отметиться, получить первые поручения. Что же, теперь пришло время заявить о себе! Идее надо придать первоначальный толчок — собрать людей, объяснить им свою идею так, чтобы они «загорелись открывающимися возможностями» и сами, без пинков и приказов, стали моими добровольными помощниками.
Настал вечер, ребята собрались в комнате. И, не отходя от кассы, я решил переговорить с ними.
— Парни, мы вот учимся, чертим, сдаем зачеты. А для чего? Чтобы через пять лет прийти на завод и встать к тому же самому американскому станку «Цинциннати» или немецкому «Лоеве»?
— А к какому же еще? — удивился Василий. — Своих-то почти нет.
— Вот именно! — подхватывал я. — Нет! И не будет, если мы сами их не сделаем! Почему мы, студенты лучшего технического вуза страны, должны только изучать чужое? Почему мы не можем создать свое? У нас есть все для этого: светлые головы
