Техника игры в блинчики - И. А. Намор
Пробуждение было внезапным и не очень приятным: переполненный мочевой пузырь звал принять участие в круговороте воды в природе. Выйдя в коридор, ведущий на галерею внутреннего двора, Степан услышал… Нет, скорее почувствовал – на грани восприятия – обрывки какого-то разговора, говорили у лестницы во двор. Сделав еще несколько шагов, но стараясь при этом оставаться в тени, Матвеев прислушался.
В другой ситуации это была бы беседа на повышенных тонах, но здесь – собеседники старались не выйти за рамки шепота, при этом буквально орали друг на друга. Тема полностью оправдывала эту странность.
– …товарищ командарм, вы не понимаете специфики испанского театра военных действий…
– …и понимать не хочу! Театралы, мать вашу! Сколько дней уже не можете взять город? Прекрасно знаете о недостатке живой силы у противника и телитесь не пойми от чего…
– …нет, товарищ командарм! Я не отдам такого приказа до подхода дополнительных частей… испанских товарищей. Я без пехотного сопровождения в Саламанку не полезу!
– …нет, комкор, это ты меня не понял, есть мнение, что ты хочешь развалить боевую работу и здесь…
– …данные разведки считаю неполными и требующими подтверждения. Без пехотного сопровождения и авиационной поддержки не пойду…
– …жизнь твоя зависит от моего рапорта, а не только карьера, комкор. Да, есть такая тен-ден-ци-я… ты что, до сих пор не понял, что не просто так у нас начали врагов народа искать? Хочешь во враги, комкор?
– …и все равно, не подпишу я такого приказа, а ваш план операции считаю авантюрой…
– …так что подпишешь ты приказ. Прямо сейчас и подпишешь. Никуда не денешься. Про сознательность напоминать тебе не буду – не мальчик. Помни, что победителей – не судят. А ты просто обязан победить, или думаешь, тебя зря сюда отправили, с теплого-то места?
Шепот то усиливался, то уходил за грань слышимости, но и так было понятно, что командарм Дыбенко бесцеремонно «нагибал» комкора Урицкого аргументами не для свидетелей из числа подчиненных. И, похоже, это ему удавалось. Сопротивление командующего Экспедиционным корпусом слабело с каждой новой репликой, с каждым упоминанием о возможных для него лично последствиях затягивания операции по взятию Саламанки. «Добили» Урицкого простые доводы:
– …птичка одна напела мне, что Вышинский, блядь прокурорская, затребовал из кадров справки по некоторым товарищам. И по тебе. Думаешь, зря я тут перед тобой про врагов народа распинаюсь? И ревтрибуналом тебя, как молокососа последнего, стращаю?
– …тогда я сам в атаку пойду, вместе с Павловым. У меня иного выхода не остается, если все, что вы говорите – правда…
Терпеть «зов природы» становилось все труднее, и, как только Урицкий и Дыбенко спустились с галереи во двор, Степан стремительной тенью метнулся к спасительной уборной.
«Только бы успеть, и наплевать на этих милитаристов, – думал он на бегу, – все равно до утра ничего не изменится».
Вернувшись к себе, Степан заснул практически сразу же, отогнав посторонние мысли. Остаток ночи прошел спокойно – без внезапных побудок и тревожащих сновидений.
Проснувшись на следующий день ближе к полудню, с удивительно ясной, звенящей, головой, Матвеев не застал никого из «соседей», об их существовании и ночлеге говорили только косвенные приметы. Наскоро умывшись и побрившись во дворе, – где нашелся чистый таз, два кувшина еще теплой воды и зеркало, – он отправился на поиски пропитания и новостей.
Кольцова удалось обнаружить только после четырех или пяти столкновений с часовыми, вежливо, но непреклонно преграждавшими «подозрительному типу гражданской наружности» путь в разные коридоры и помещения огромного, как оказалось, дома. Общего языка с красноармейцами найти не удалось, что и неудивительно. Даже если они и понимали какой-то язык кроме русского, то упорно в этом не признавались.
Товарищ Михаил вид имел озабоченный и даже несколько удрученный. Рассеянно поприветствовав Гринвуда, он, вопреки обыкновению, достаточно плоско пошутил о традициях сна до полудня, более присущих русским барам, нежели спортивным и подтянутым британским джентльменам. Степан притворился, что шутки не понял, и вполне серьезно попросил объяснить недоступный его все еще сонному разуму русский юмор. В ответ Кольцов поначалу хотел просто отмахнуться, но спохватившись, извинился и признал шутку неудачной.
Не желая затягивать игру в непонимание и слепоту, Матвеев наконец-то «обратил внимание» на странное состояние советского «собрата по перу», поинтересовавшись, что же такое гложет «дорогого Михаила» в столь ранний час.
– Мне кажется, сейчас вы походите на моего младшего кузена, которого старшие мальчики не взяли с собой на рыбалку, – с улыбкой резюмировал Степан и по тому, как скривился собеседник, понял, что попал в цель с первого выстрела.
– Дело в том, тезка, что как раз сейчас наши доблестные бойцы уже должны идти на штурм Саламанки…
Вдали что-то грохнуло, потом – еще раз и еще. Кольцов замолчал, жадно вслушиваясь в далекие звуки боя. На его лице, уже неконтролируемом переключившимся на слух вниманием, проявилась гримаса разочарования и какой-то почти детской обиды.
«Похоже, артподготовка началась, значит, приказ все-таки подписан, и наступление началось, как того и хотел Бармалей – без поддержки с воздуха и практически без пехоты, только артиллерия и танки, – подумал Матвеев с тоской. Он, будучи полным профаном в военном деле, тем не менее, помнил, пусть и на обывательском уровне, чем заканчивается наступление танковых соединений без пехотного сопровождения в условиях плотной городской застройки. – Боюсь, чуда не случится. Танки будут гореть, а русские мужики в них – умирать».
И такая мука отразилась в этот момент в его взгляде, что Кольцов, встретившись с ним глазами, прекратил прислушиваться к звукам далекого боя и участливо спросил:
– Что, Майкл, расстроился, что не можешь увидеть все это? Вот и я расстроился… Согласно приказу командования корпусом, не согласованного, кстати, с Москвой, всем журналистам, и даже мне, – тут Михаил Ефимович как-то странно и недобро усмехнулся, – запрещено находиться вблизи линии фронта… По причине высокой опасности… Перестраховщики! Там – без малого – история будущего творится, а мы здесь… – и негромко добавил, по-русски: – Я ему этого никогда не прощу.
Матвеев сделал вид, что не обратил внимания на вырвавшуюся в сердцах реплику «теневого посла»[24]. Сейчас его больше заботило то, как он, в очередной раз, чуть не прокололся. И снова – из-за собственной беспечности или рассеянности. Еще Степан задумался: как лучше и незаметнее покинуть эту деревушку? Пока внимание русских сконцентрировано на начавшемся наступлении…
«Русских? – недоуменно зафиксировал промелькнувшую мысль Матвеев. – А кто же тогда
