«Персефона». Дорога в ад 2 - Кристиан Бэд
Пока было заметно только движение — трассеры скоростей, дёргающие карту. Но навигационная машина стремительно обсчитывала сектор, прорисовывая его.
Массивные округлые тела она обсчитала первыми, и на голопроекции возникли неуклюжие корабли, похожие на куски астероидов.
— Эгидрофы, — прошептал рыжий. — Это они! Восемь штук!
— А вот это что? Скорость просто бешеная. Металл… Но это — не метеорное тело!
— Вижу «иглу»! — определил другой навигатор, опережая растерявшегося соседа. — Внимание, вижу хаттскую «иглу»!
Айим подался вперёд: хаттская игла… Он читал в детстве про корабли хаттской войны. У любого пацана оружие в голове оседает в первую очередь.
Иглы были быстры, смертоносны и…
В воздухе повисло гудение — тревожное, пугающее.
Айим вдруг ощутил себя в каком-то другом бою. Он завертел головой, не узнавая навигаторов.
Такие молодые чужие парни. У них были слишком быстрые переменчивые лица.
Кто они? Почему они здесь, в навигаторской? Они захватили «Персефону»?
Айим подобрался. Выход в такой ситуации был один: вскочить на стол и стрелять по энерговводам!
При удаче уже на четвёртом выстреле весь зал превратится в плазму!
Глава 52
«Лазар». Меркурий
Линнервальд был мрачен, когда провожал Вальтера Дерена обратно на «Персефону».
Ему было трудно спокойно смотреть на мальчишку своей крови. Чуя впереди страшную битву, регент понимал: именно истинный наследник дома Аметиста будет в первых рядах сражающихся.
Проводив — отправился в зал для медитаций. Там уже два дня скучал скромный походный набор аметистов.
Регент уселся за стол, крытый белым сукном. Взял один из камней и согрел в горсти.
Гадание по камням происходит совсем не так, как думают незнающие.
Камень — толчок, ассоциация, а процессы идут в паутине и тренированном мозге истника. Суть гадания — в умении услышать и понять самоё себя, свой внутренний «бег» по линиям бытия. Неосознанный, страшный, где каждый шаг — в пропасть.
То, что мнится лёгким — здесь самое трудное. Ведь понять себя гораздо сложнее, чем понять кого-то другого.
Ты — не во вне, а вместе со своими мыслями. Ты тонешь в них. Ты и есть — твои мысли.
Чтобы понять себя — нужно отстраниться. Стать чужим себе. Встать рядом и наблюдать за собой, пусть это даже агония неразумного тела.
Только так можно достать из глубины сознания символы и знаки, которые видел, но не понял и не запомнил.
И вот тут-то камни становятся помощниками. Они ложатся ближе или дальше, выпадают ясные или более тусклые. И твоё подсознание цепляется за эти неявные для других намёки. И вот тогда резко, как бездна и смерть — подступает озарение.
Весь мир — лишь знаки для тех, кто обучен читать. Каждое дрожание листа, пролетевший над головой катер, целующаяся на набережной парочка…
Мир говорит с тобой именно так. Он весь соткан из намёков, случайных образов, слов, донесённых ветром.
Знаки объединяются в нити, нити — в пучки. Они тянутся, извиваются, рвутся, завязываются узлами причин.
Обывателю почти невозможно объяснить гадание, впрочем, как и хождение по паутине. Он не привык наблюдать за собой, замечать скрытое и размышлять над ними.
Но иногда игра мироздания становится вдруг доступна многим.
Гениальный художник или поэт способен не просто уловить тонкие связи, но и перевести их в понятный образ. И тогда улыбка единственной женщины становится светом надежды для многих, неявная музыка сфер — ключом к общим мечтам, а слово ложится в основу судьбы целого мира.
И этот, проявленный знак, уже не умрёт. И будет чудо, когда помнившие суть знака исчезнут, но кто-то юный снова выловит из паутины и воплотит ту же истину. И увидит её лицо на монументах прошлых цивилизаций.
Истинный знак.
Истник умеет видеть истинные знаки, прошедшие горнила многих судеб. Он способен их замечать даже без обучения…
Вальтер, он…
Линнервальд понял, что отвлёкся на мысли о здешнем и вернулся к контролю за медитацией, восстановил дыхание.
Потом он долго и медленно раз за разом задерживаясь на выдохе, вводил себя в тонкий поверхностный ритм, чтобы вернуть ощущение слияния с миром. И наконец воспарил.
Не осознавая уже собственное тело, как принадлежащее только ему, протянул руку к камням. Ощутил кожей их внезапную теплоту.
Чувства обострились. По запястью скользнуло острое. Резко запахло кровью.
Линнервальд вынырнул из медитации и замер, тяжело со всхлипом дыша.
Да, Вальтер был прав — на пути засада, их ждут. И это не машины, потому что впереди кровь.
Или… не только машины.
Союз «собак» и имперцев Севера был невозможным и странным для Линнервальда. Противным самой сути человеческого. Но как закрывать глаза на очевидное?
Северная Империя в союзе с хаттами. Это знание было так явственно, что и думать тут больше не о чем.
Но как? Как могли имперцы, проиграв на Юге, сговориться с недобитыми машинами только из-за гордыни утраченного? Понимают ли они, что поднятое оружие обернётся потом против них самих? Ибо монстр, порождённый тобой — носит в себе и твою смерть.
Нельзя преступать в себе человеческое. Единожды потеряв себя — ты теряешь всё, сколько бы ты ни длился потом в угаре бездны.
Однако, имперцы рискнули, и регент понимал, почему. Юг, который они уже полагали своим, отринул их. Оскорбил нежеланием покориться.
Они ощущали себя ограбленными, не позволяя себе даже думать о том, что люди Юга имеют право сами решать свою судьбу.
Да, Линнервальд понимал это. Умом, но не в ощущениях.
В нём самом рациональное и чувственное было слито, и разделить его он мог только теоретически. Он не умел не страдать, причиняя боль.
Имперское мышление, его куцость и линейность, всегда было загадкой для Линнервальда. Имперцы словно бы отрезали от мира всё, что не могли объяснить. Их мир, лишённый большей части разнообразия, был понятным, плоским, и мёртвым.
Но так ли они были неправы в своём ментальном ничтожестве? Смерть — везде. И, убивая себя, ты просто подчиняешься ходу времени. Так почему бы не убить весь мир? Кто может тебе запретить это?
Регент знал, что законы Мироздания не существуют сами по себе, вне сознаний населивших его людей.
Это кажется не логичным. Как может не быть мировых законов, если великие символы таятся даже в малой гримасе Вселенной?
Её знаки везде — в спиралях аммонитов, в следах ветра на песчаных барханах, в мозаике звёзд. Она есть гармония и хаос, но всё это в ней слито и не разделено законом, который необходим живым.
Но ведь жизнь —
