Последний Герой. Том 4 - Рафаэль Дамиров

Мы нагнали по дороге статную женщину с пакетом, она чинно и вальяжно перекатывала объемные ягодицы под легким ситцевым халатом. Хотя вокруг кроме воробьев и старого «Москвича» никого не было. Шла, как будто всю дачную улочку ей в личное пользование выделили.

Кузьмич, едва не высунувшись в окно, засиял:

— О, смотри какая! Прям плывет по дороге… Эй, красавица, а, красавица! Тебя подвезти?

Она обернулась через плечо, хихикнула:

— Подвозилка у тебя старая слишком.

— Старый конь борозды не портит! — выпалил Кузьмич.

— Ну и глубоко не пашет, — парировала она, и мы уже проехали мимо.

— Уф… какая! Ты видел, а? Нет, Макс, ты видел? Эх, где мои пятьдесят годков…

— А сколько тебе сейчас?

— Лучше не спрашивай, — отмахнулся он. — Женщин всё меньше, а дни рождения всё чаще…

* * *

Доехали до дома без приключений.

— Я проставляюсь, — заявил Кузьмич, выбираясь из «Москвича», — так сказать, за спасение капелюшечку принять надобно. Возражения, Максим, не принимаются. Можно сказать, день рождения второй у меня сегодня. Вот глупая была бы смерть… сдохнуть в компостной яме. Глупее, Макс, и придумать нельзя.

Я понял, что от Кузьмича не откручусь, да и контакт с соседями лишним не будет. Всё-таки он меня почти раскусил — интересно, как? Сам не понял. «Непростой ты», говорит. Ну и он, похоже, тоже непростой.

— Заходи, падай на диван, — махнул он рукой.

Он подвинул низкий столик на колёсиках, выставил стопки. Достал банку солёных груздей, ловко нарезал, смешал со сметаной, присыпал укропом и лучком. Нарезал колбасу.

— Царская закуска, — облизнулся Кузьмич. — Давай-ка ты наливай. У меня одна рука после падения не работает, а вторая трясётся.

Я разлил.

— Ну, за знакомство, что ли.

Дзинь — чокнулись, выпили.

— Ух, хорошо пошло, — дед занюхал рукавом тельняшки.

Я потянулся к груздям, но хозяин хлопнул меня по руке:

— Отставить, боец! После первой не закусываем, наливаем вторую!

Я разлил по второй.

Кузьмич поднял стопку и торжественно произнес:

— Чтоб у нас всё было, и нам за это ничего не было! А если и было — то только в радость, и чтоб вспоминалось с улыбкой, а не в казенном доме!

Отточенным движением он залил в горло вторую, опустошил залпом, зажевал хрустящим груздем, подмигнул и пробубнил с набитым ртом:

— А главное — чтобы утром помнили, с кем пили, и не стыдно было руку пожать. Хе-хе!

Мы с Кузьмичом сидели, разговаривали о всяком. Он, щурясь от солнышка в окне, крутил самокрутку прямо на столе, ловко отрывая из газеты полоску, насыпая табак, закручивая и подлизывая край.

— На-ка, попробуй, — протянул он. — Фронтовой махорочки.

Самокрутка задымилась.

— Да не курю я.

— Так ты не кури, ты попробуй, — подмигнул он.

Я сделал затяжку и тут же едва не выплюнул лёгкие. Горький, крепкий дым обжёг горло и нос, глаза заслезились.

— Эх, молодо-зелено… — Кузьмич хлопнул меня по спине, а сам хмыкнул. — Ну, наливай еще.

— Так кончилось, — показал я на пустую бутылку.

— Эх… — он откинулся, потер подбородок. — У бабки где-то медицинский спирт был… Пойду, пошукаю.

Он ушёл в соседнюю комнату, а я поднялся, потянулся и прошёлся взглядом по обстановке. Подошёл к окну, за шторой тихо шуршала ветка яблони. И тут взгляд зацепился за небольшую выцветшую фотографию в простой деревянной рамке на стене.

На снимке — молодой Кузьмич, с прямой осанкой, в плечах шире, чем сейчас, рядом с молодой женщиной. Лицо у неё — открытое, с мягкой улыбкой. Видно, что снимок старый, ещё чёрно-белый. Но меня зацепило не это — рубашка на Кузьмиче. Ткань, крой… Очень уж напоминала форменную.

Я снова невольно подумал: Кузьмич явно не так прост.

Подошёл к шкафу — старый, с округлыми углами, сделанный то ли из толстой фанеры, то ли из цельного дерева, с потемневшими от времени дверцами. Советская работа, крепкая, на века. Замочек уже для виду — давно не работал.

Щель в дверце пропускала тонкий блик, будто что-то внутри отражало свет. Светилось золотом. Я распахнул створку и застыл.

На вешалке висел парадный мундир сотрудника КГБ СССР. Китель цвета морской волны с васильковыми кантами по обшлагам, васильковыми петлицами с золотой латунной окантовкой. На плечах золотом сверкали майорские погоны. На груди — три ряда медалей.

Ого… Товарищ майор…

Я медленно провёл пальцами по ткани и вдруг почувствовал, что Кузьмич — свой. Служивый…

Я тихо прикрыл дверцу шкафа, чтобы не выдать своё любопытство, и вернулся на диван. В этот момент из комнаты и показался Кузьмич — шаг понурый, в руках пусто.

— Нема спирту, — развёл он руками. — Может, в магазин по-быренькому махнём, а?

— Не, я за рулём выпивши не езжу, — подмигнул я. — Да и пора мне уже.

— Ну ладно… — Кузьмич потянулся, зевнул. — Я тоже сейчас сиесту устрою, дреману маленько, на полфёдора.

Телевизор в углу тихо бормотал, выдавая какие-то новости вперемежку с рекламой. Кузьмич уже устраивался на диване, но, приоткрыв один глаз, кивнул:

— Ты давай, заходи. Спасибо ещё раз тебе, Макс.

— Слушай, — сказал я на ходу, — а «Москвича» что, не продашь?

— Не… Он же мне как друг, — Кузьмич даже погладил воображаемый руль. — Но ты, если что надо, бери. Только заправляй, а то жалко конягу железную. Простаивает в гараже, ржавеет… Так хоть проветриваться будет.

— Ну ладно, с меня магарыч, как говорится.

— Сочтёмся, — махнул рукой КГБшник в отставке и зарылся в плед.

* * *

Монотонным, чуть раздражающим рингтоном запиликал мой мобильник. Номер незнакомый. Странно… Симка-то новая, о ней только Кобра знает, а её цифры я бы опознал. Кто это может быть?

Я взял трубку, нажал кнопку приёма, прижал к уху, но молчал.

— Алло, алло… — донеслось в динамике. — Макс, это я. Шульгин.

— Коля… — сонно отозвался я. — А ты откуда… ты как вообще?

— Оксана Геннадьевна дала твой номер. Это моя левая симка и левый телефон, можешь