Скованная льдом - Нина Черная

Нина Черная

(не) детские сказки: Скованная льдом

Глава 1. О том, что добродетель может выйти боком

— Аська! — голос мачехи разнесся над всем скотным двором, заставляя меня морщиться и кривиться, — сюда иди! Сколько ждать?!

Я вздохнула, тяжело и длинно, и встала с корточек. Бревна, что я так тщательно складывала, тут же развалились. С губ сорвался злой вопль, но я, как безропотная овечка, поплелась на зов. Мачеха долго орать не будет, возьмет мокрое полотенце и отходит мне бока.

— Чего, матушка? — спросила я спокойно, представ пред очи озлобленной фурии.

— Зараза мелкая! — выругалась женщина, откидывая поварешку в сторону, — сколько раз тебе, дурехе говорить, чтоб всю утварь на места складывала, а не пихала бог весть куда!

— Что случилось? — подобралась я, подходя ближе и заталкивая свой привычный цинизм подальше.

Мачеха выглядела странно. Обычно уложенные в аккуратную прическу волосы в беспорядке разметались по плечам, и даже косметика не могла скрыть покрасневших глаз. Такой я ее видела лишь единожды, когда они с отцом крупно поругались из-за меня.

Папа единственный раз за всю мою жизнь повысил голос на мачеху. Мне стукнуло около восьми тогда, я толкнула сводную сестру, а она сломала руку. Мачеха меня убить хотела лопатой, но отец не позволил, оттащил ее в комнату, да начал беседу вести. А я, глотая сопли и слезы, сидела под дверью и подслушивала, пока Марфа, моя сводная сестра, хныкала на кухне.

Тогда я и узнала, что папа меня успешно нагулял, а потом моя родная мать-кукушка, подбросила меня младенцем им под дверь. Так что мачеху с тех пор мне стало даже жаль, и я старалась пропускать мимо ее болезненные уколы, оскорбления и выполняла безропотно все поручения, что она мне давала каждое утро.

— Лиходейка, — погрозила мне мачеха половником, — ремня на тебя нет. Неряха.

— Матушка, — я оперлась на столешницу, скрестив руки на груди, и буравила мачеху подозрительным взглядом, — дело ведь не в посуде.

Она прекратила размахивать половником и посмотрела прямо мне в глаза, с каким-то безумным отчаянием. Плечи женщины опустились, а сама она упала на стул и прикрыла лицо ладонями. До моих ушей донесся тихий всхлип.

— Дошел до нас указ царя-батюшки, — глухо сообщила она, — наша деревня на очереди, дар Черному богу доставлять.

Я прикрыла рот рукой. Сердце забилось в груди бешеной птицей, а внутри все скрутило почти животным страхом.

Черного бога боялись, ему поклонялись, только от его милости зависело, будет ли в текущем году лето, или все двенадцать месяцев будут нещадно выть вьюги, а мы снова затянем пояса от того, что есть нечего.

Поэтому царь-батюшка повелел раз в год из одной деревни или города выбирать несколько девушек для ублажения ирода. Их отправляли в заколдованный лес, да оставляли. А чтобы девушки не сбежали, привязывали несчастных к деревьям.

Нам в этом плане много лет везло, наша деревня находилась рядом с границей Заколдованного леса, от этого у нас всегда холоднее, да опаснее жить. Из леса часто выходили разные твари, порождения Черного бога, да жены его Морены, утаскивали зазевавшихся соседей, или калечили прямо на месте.

Кстати, девушки, отданные в дар Черному богу, никогда не возвращались. Их везли через границы нашей деревни, поэтому новости до нас долетали быстрее. К тому же, от этого у деревни был небольшой доход, потому что зеваки тоже приезжали и глазели на обреченных.

— И кто эти несчастные? — спросила я сипло, голос сел от страха.

— Всех не знаю, но в списке есть наша семья, — на последнем слове мачеха разрыдалась, а я замерла, осмысливая информацию.

В желудке раскрыл бутон ледяной цветок паники, а конечности свело легкой судорогой, по спине побежали неприятные мурашки, что нам теперь делать?

— А Марфа знает? — спросила я отстраненно, будто и не я вовсе произнесла.

— Нет, — мачеха вскинула голову, взгляд полный ненависти, прожег до самых костей, — и не узнает, ты одна пойдешь.

— Как? — ноги не выдержали и я осела на пол, — вы серьезно, матушка?

— Еще как серьезно, — слова хлестали похуже мокрого полотенца, а в каждой букве слышалась горькая ненависть, — и я говорила тебе, не смей называть меня матушкой.

Я промолчала, по щеке поползла одинокая слеза, а сердце разбилось на мелкие осколочки от боли. Ведь я верила, все время верила, что мачеха хоть немного, но любит меня, где-то там, в глубине души. Оказалось, что я просто обманывала себя, мечтая о материнской ласке.

Она встала из-за стола, оглядев меня почти равнодушно и покинула кухню. Краем глаза отметила, что половник так и зажат в ее руке, а пальцы побелели от напряжения. Мне оставалось только надеяться на то, что отец никогда не позволит жене поступить так с родной дочерью. Разве я заслужила смерти? Только за то, что он в молодости думал не тем местом?

На автомате вернулась во двор к прерванному занятию. Рукавички остались валяться где-то на кухне, но я даже не обратила внимания на иголочки мороза, который покалывал обнаженную кожу рук. На улице завывала стихия, казалось, что метель только набирает обороты. Снег валил с самого утра, крупными хлопьями оседая по округе, сейчас же поднялся сильный ветер, превратив пушистые снежинки в острые лезвия. Они жалили кожу, забивались за воротник и, казалось, замораживали до самых глубин души. Или это мне так холодно внутри, что мороз превратил меня в ледяную статую?

* * *

— Ты совсем дурная? — послышалось над ухом, когда я почти перестала ощущать конечности, — замерзнуть хочешь, чтоб не трудиться?

Я подняла голову, надо мной нависла Марфа в теплой шубе, закутанная по самый нос в пушистую шаль. Только раскрасневшиеся пухлые щеки виднелись, да светлые ресницы с налипшими на них снежинками. Я будто в себя пришла. И правда, чего я так отреагировала? Будто в первый раз от мачехи порцию злобы получаю. Может, все обойдется. И царь-батюшка отменит свой приказ, или стать даром не окажется так плохо.

С трудом разогнулась, ноги будто свинцом налились, а мышцы занемели от неудобной позы. Вокруг уже успело стемнеть, сколько же я провела над этими треклятыми бревнами?

— Пора к ужину накрывать, дурная, хочешь всех голодными оставить? — Марфа уперла руки в боки, а в глазах читалось легкое беспокойство.

Я не стала себя обнадеживать, что за меня, а не за задержку ужина. Вдохнула-выдохнула и на негнущихся ногах побрела обратно на кухню, вытаскивать из печи