Капля Испорченности - Роберт Джексон Беннетт

Я взглянул на прошение и все свои ответы, написанные ниже. Я отвечал на него в течение многих ночей, тщательно формируя каждую букву каждым мучительным движением зола-пера. Имперский офицер мог подать прошение о переводе в другой иялет только после двух лет службы на своем первом месте службы; всего через несколько месяцев я мог подать эту форму и покинуть Ану ради Легиона.

Мое сердце забилось быстрее при мысли об этом. Хотя все иялеты Империи вызывали восхищение, именно Легион вызывал наибольшее уважение, потому что именно он каждый год давал отпор левиафанам, удерживая их у морских стен, обрушивая на них огонь и смерть с помощью бомбард и баллист. Именно они несли на своих плечах всю Империю, эти благородные воины, облаченные в черное и серебряное. Именно их страдания, тяжелый труд и служение обеспечивали выживание нашей цивилизации в течение следующего сезона дождей.

Те, кто надевал черную униформу, каждый год спасали неисчислимое количество жизней, в то время как я, сотрудник Юдекса, просто смотрел на мертвых и мало что мог сделать другого.

И все же, когда мой взгляд задержался на пергаменте в моих руках, я понял, что время подать заявление придет и уйдет. Жизнь легионера — это смертельно опасная работа, и контракт мадам Поскит никогда не предусматривал такого перевода. Неважно, сколько я уже заплатил, я должен был остаться в живых, продолжать платить и продолжать служить Юдексу: иметь дело только с мертвецами и мелкими, бессердечными людьми, которые убили их по той или иной гнусной причине; в то время как величайшие из нас — находившиеся на востоке, вдоль морской стены, — сражались и умирали, и отдавали себя за свою нацию.

Я сложил прошение, пергамент привычно сморщился на сгибах, и убрал его обратно в сумку. Потом я какое-то время сидел в темноте.

Я думал о своей короткой службе в Талагрее и о легионерах, которых я там знал. Один солдат ярко вспыхнул в моей памяти: капитан Кефей Строви, с которым я провел всего несколько дней, но в моем дополненном сознании это было похоже на целую жизнь.

Я положил руку на свою мох-кровать и позволил глазам затрепетать. Мои мысли пели от его прикосновения, от его запаха. То, как беспокойно он спал в постели, словно сражаясь со своей подушкой; медленная, ленивая, уверенная улыбка, с которой он встречал новый день. Ласка его руки, капли его пота, прикосновение его пятки к моей пояснице.

Мои веки перестали трепетать, и я вернулся в настоящее. Я прислонился головой к краю кровати. Не в первый раз я спросил себя: были ли такие вечные воспоминания благословением или бедствием?

Снаружи море с грохотом набегало на берег. Запах соли наполнял мою комнату.

Отдыхай, сказала мне Ана, и ничего больше.

Я снова надел ботинки и вышел.

В ПЕРВОМ АЛКОБАРЕ, который я нашел в Ярроудейле в тот вечер, было больше всего апотов: за одним из столиков, например, сидели, сгорбившись, молодые принцепсы, которые жадно рассматривали разнообразные настойки в бокалах, чтобы разнообразить свой вечер. Среди других присутствовавших апотов было много уроженцев Ярроу с зелеными глазами и густыми бородами, которые поглощали обычную выпивку с энтузиазмом, граничащим с самоубийством.

Но я пришел сюда не для того, чтобы выпить. Хотя я подошел к бару и купил стакан алковина, у меня были другие цели на этот вечер.

Потягивая алкоголь, я оглядел толпу. Здешние мужчины мне не понравились — уроженцы Ярроу были слишком бородатыми, принцепсы-апоты слишком худощавыми, — поэтому, немного расстроенный, я просмотрел женщин и нашел несколько подходящих кандидаток. Некоторые уже обратили на меня внимание.

Я заколол волосы на затылке, сделал еще глоток алковина и принялся за работу.

Я двигался сквозь толпу медленными, знакомыми шагами, словно исполнял танец: ждал подходящего взгляда, мимолетного внимания, прежде чем приблизиться с легкой улыбкой; затем, когда мои глаза затрепетали, я вспомнил лучшее приветствие, лучший остроумный комментарий, правильные движения и правильную позу; когда смотреть им в глаза или отводить взгляд; когда распускать волосы по лицу и когда снова заколоть их сзади.

Другим танец мог показаться искусным, но для меня это была рутина. За прошедший год, пока я переезжал с места на место, я выучил этот прием наизусть: подобно взлому замка, определенная комбинация этих жестов и обменов репликами помогала привлечь нужное внимание. Или, возможно, это было не совсем так: возможно, я больше походил на человека, который смазывает свое тело кровью и маслами, стоя перед темным лесом и ожидая, что какой-нибудь хищник набросится на него и унесет прочь.

Самой смелой была девушка Ярроу, примерно моего возраста, розовокожая, высокая и хорошо сложенная, с буйной гривой светлых вьющихся волос и не менее дикими глазами зеленого оттенка. Ее чувства были обострены, как и у Мало — кожа вокруг глаз, носа и ушей приобрела характерный фиолетовый оттенок, как будто их нарисовали фиолетовыми чернилами, — но я все равно посчитал ее милой или достаточно милой. Она радостно подошла ко мне, воротник ее униформы апота был расстегнут и съехал набок, она указала на мою чашку и сказала по-пифийски:

— Ки иха мирэ лай кои хай?

Хотя я и не говорил по-пифийски, я уловил суть замечания и купил ей кружку алко.

Мы немного поговорили: она очень плохо говорила на имперском языке — ее речь была почти полностью односложной, — а я вообще не знал пифийского. Но мы посмеялись над нелепыми жестами друг друга, когда пытались объясниться, и каждый понимал, о чем говорит другой.

Наконец она наклонилась ближе, ее зеленые глаза заблестели, и она сказала что-то по-пифийски и захихикала.

— А-а. Что это было? — спросил я, улыбаясь.

Седовласый медиккер неподалеку закатил глаза и перевел:

— Она сказала, что у тебя такое красивое лицо, но она беспокоится, что оно будет похоже на маленькую лошадку.

— Что? Что это значит?

— Это местное выражение, и к тому же порочное — она имеет в виду, что боится раздавить его, катаясь на тебе верхом. — Он покачал головой и пробормотал: — Проклятый Ярроу…

Я повернулся к ней. Она смотрела на меня с жадным блеском в глазах.

— Ты можешь забрать меня отсюда? — спросил я.

Она схватила меня за руку, и мы ушли.

Я СЛЫШАЛ, ЧТО запечатлители — хорошие любовники, потому что они помнят, чего хотят люди. Я пришел к выводу, что это правда, не только из-за реакции, которую я наблюдал во время совокупления, — ведь