Отродье мрака - Rotten Apple
Тяжёлый обломок диорита раздавил женщину. Из-под камней торчали только её ноги, перекошенные в посмертной судороге, и ручейки крови струились по углублениям в породе. Запачканный пылью мальчик, на вид лет четырёх, с грязными, скатавшимися волосами сидел рядом, обхватив колени руками. На голове у него виднелся кровоподтёк, оставленный упавшим камнем.
Мальчик сидел не двигаясь, безучастно глядя вперёд, и не шевельнулся, даже когда Грегори подошёл к нему. Наставник наклонился и попробовал взять его за плечо, но мальчик стал кусаться, отполз в угол и спрятался за телом матери.
«Бедняга, — думал Грегори. — Совсем маленький, но уже злобный, как слепыш. В одиночку ему не выжить».
Милосерднее было прервать страдания этого мальчишки, дабы ему не пришлось стать добычей других людей-без-огня или познать ужас голодной смерти. Даже убивая, Пламя могло нести спасение. Так решил бы Боннет — но Грегори не хотел опускаться до детоубийства. Он должен был наставить Служителей на другой путь, с чем и получил своё почётное звание. Коль скоро Воля Пламени привела его к этому ребёнку, нельзя просто забрать у него жизнь. Даже если подобные ему, вырастая, обычно сеют зло, Жерло может согреть его своим теплом, и тогда даже он сгодится для благих — если не великих — свершений.
Грегори схватил мальчика за обе руки, не давая тому царапаться. Обездвиженный, мальчишка перестал дрыгаться и замер — только поза его выражала враждебность, пока взгляд был неподвижен и пуст. Чрезвычайно пуст. Его зелёные, с тёмным отливом глаза почти не шевелились. Он только вертел головой да принюхивался — видно, зрение у него было развито плохо, как и у многих не знавших света дикарей.
Но его глаза… В них не было совсем ничего, никакого выражения — и сколь многое узрел в них Грегори…
Он узрел города, сверкавшие в зените своего величия, и города, лежавшие в руинах. Он узрел неведомые империи, что погибали в страшных муках, и всё новые и новые, выраставшие на их останках для того только, чтобы тоже истлеть и стать удобрением для грядущих. Он узрел глубокие озёра, скрытые в самых отдалённых, неизведанных никем пещерах, которые питали реки, пронзавшие от края до края всю Тартарию. Он узрел, как черепа плывут по этим рекам — цвергские, человеческие, драконьи, саламандровы — все вперемешку, несомые неотвратимым течением упадка, что не прекращалось от начала времён.
Истина. Ответ на вопрос, почему течение продолжает нести кости, заключалось в недужных глазах мальчика. Пока Грегори не может должным образом истолковать эту истину, но наступит время, и этот ребёнок, рождённый во мраке, поможет ему понять.
Понять истину… Руны «ара» и «лиг» — «правда» и «глубина», вместе будет «Арлинг». Дав имя этому ребёнку, Грегори открыл мир отродью мрака.
Истина, что режет слух
«Цверги ушли. От них нам остались развалины,
на которых мы воздвигли города, редкие артефакты
быта и язык, ставший частью нашей речи и
письменности. Открытым, однако, остаётся вопрос:
отдано ли всё это по доброй воле?» — Ванвальд
из Железных Нор, «Тартария предшественников».
С той поры, как Служители отбыли из Хальрума, Вирл почти не покидал библиотеку. Только скромная еда, которую приносил ему Корешок, отвлекала его от слоёв пергамента и кожаных переплётов, а к вечеру он иногда отправлялся бродить по городу, где, как и в стенах замка, находил живительный источник открытий.
Тщедушный библиотекарь поначалу следил за архивариусом в оба глаза, как и положено следить за чужаком, дорвавшимся до сокровищницы знаний. Но Корешок ведал не понаслышке, какая страсть пленяет Вирла, — он ещё помнил свои юные годы, — и в скором времени стал доверять архивариусу, видя, в каком исступлении тот поглощает книгу за книгой, забывая об отдыхе и пище.
Вирл впитывал сведения разрозненно, неконтролируемо, как объедающийся сладостями ребёнок. Нелегко было упорядочить почерпнутое, нелегко было запомнить всё до последней чёрточки, но архивариус действовал на износ — и в значительной мере преуспевал. Каждый раз, открывая фолиант, он заново собирал по тоненьким крупицам своё представление о мире Тартарии, и каждый раз это представление немного отличалось от того, которое имел он прежде.
Не счесть всего, что узнал он Хальруме, о вотчинах других баронов, о Тартарии вообще. Но пуще всего Вирла увлекала загадка народа цвергов: их завораживающая культура, широкое наследие и — столь таинственное, внезапное вымирание.
После своего разговора с Корешком и его туманных намёков Вирл уже не мог отступиться. Борхес из Хальрума и Ванвальд из Железных Нор — два виднейших учёных ума Тартарии — стали главными его наставниками. От и до прошерстив их рукописи, Вирл ощущал себя в странном родстве с этими людьми, будто всю жизнь с ними знался, хотя ни тот, ни другой не дожили до его рождения. Погружаясь в их труды, он думал, сколько всего интересного мог бы спросить, случись ему свидеться с ними, сколько всего мог бы им рассказать и сколь много дремучих тайн им удалось бы вытащить на поверхность, объединив усилия.
Так настал день свидания с баронессой.
Вирл не знал, когда правительница затребует его к себе, но предполагал, что Корешок докладывал Эддеркоп о его успехах, и та пригласит архивариуса, когда сочтёт готовым к беседе. Он оказался прав. Капитан городской стражи Норбиус заявился в библиотеку и скверным тоном приказал Вирлу следовать в покои её милости. Вирл не раз замечал, как этот тучный, хамоватый мужчина кроет зычным матом солдатню, но перед баронессой весь его норов блекнул, уступая место кроткому и услужливому смирению.
Леди Эддеркоп сидела перед большим камином в глубоком кресле, покрытом шкурой слепыша. Вид у неё был усталый. Обстановка вокруг Хальрума накалялась; беженцы всё прибывали, а знать выказывала недовольство в связи с закрытием города и опустением продовольственных складов. Последние несколько дней баронесса провела в сплошных совещаниях и аудиенциях. Её немолодое лицо, отражавшее свет тлеющих углей, казалось бледным и нездоровым, но глаза смотрели с всегдашней насмешливой проницательностью.
Вирл вошёл в сопровождении капитана и поклонился.
— Можешь оставить нас, Норбиус, — голос баронессы звучал хрипловато.
— Слушаюсь, — ответил капитан и удалился с той же безропотностью, с какой в присутствии госпожи делал всё.
Эддеркоп
