Пепел чужих костров - Дмитрий Панасенко

шажками вышла из дома и встав по правую руку от старика уставилась на юношу невидящим взглядом. Женщина была голой. Абсолютно голой. Синяки и кровоподтеки покрывали истончившуюся кожу безумным узором, ее трясло, но стояла она так будто боялась пошевелится. Юноша не сдержал болезненный стон. Костяные крючки безжалостно протыкали кожу женщины, впивались в грудь, пах, ребра и живот, протянутые через них бечевки стягивали и рвали мышцы заставляя ее сгибаться в нелепой позе. Растянутые крюками губы дрожали, из уголков глаз тянулись две пропахавшие в покрывающей кожу грязи мокрые дорожки. Внутреннюю сторону бедер до самых колен покрывали застывшие разводы крови.

Что он с ней сотворил? Разве человек способен на такую жестокость? Это… существо. Оно безумно. Совершенно безумно.

Разлившийся в животе страх качнулся уступая место горячей волне гнева. Пальцы сжались на рукояти скьявоны.

Чего ждет Сив? Он же еле на ногах стоит. Один удар и…

— Бойкая. — Хохотнул старик и мотнув клочковатой, спадающей на грудь засаленной бородой, откинув голову поскреб заскорузлыми ногтями живот. — Игрушечка-то. Бойкая для южаночки. Пришлось ее немножко охолостить. Хорошая развлекушка.

Гретта чуть слышно замычала.

— Шлеп! — Движение было легким, почти неразличимым, но женщина, отлетев в сторону на добрый десяток шагов кулем повалилась на землю.

— О чем это я?. — Почесав в затылке, старик сплюнул под ноги. — Невоспитанная. Старших перебивает. Задницу мне вылизывать не хочет. Брезгует. Не уважает. А зря. Ох, зря… Мое имя от гор и до моря знают. Да. Знают. Дрожат и ссутся, только стоит услышать. Золота полный сапог отсыпают, чтобы я в их воинстве бился. Ярлы, таны, конунги… Грязь… Жалкие, мелкие людишки… На кой мне золота. Старому медведю нужна кровь. Да. А кровь нынче пошла жидкая. А ты знаешь мое имя здоровила? Помнишь, кем тебя пугали в детстве?

— Сейчас ты скажешь, что тебя зовут Гларэ'д Мак Крэ. — Криво усмехнувшись, дикарка.

— А ежели скажу?.. — Серия судорог прошла сквозь тело старика. В уголках глаз выступили слезы. — Что? Не обделаешься? Не упадешь на колени перед Старым медведем?

— Отдашь? — Перекинув топор на плечо, великанша качнувшись с носка на пятку, склонила голову на бок и облизнув губы покосилась в сторону не подающей признаков жизни гармандки. — Ты же ее сломал почти. Вон лежит еле дышит. Зачем тебе такая? Корми ее, следи, чтоб ночами не замерзла. Морока одна.

— Хм-м-м. — Запустив руку в исподнее старик достал оттуда подгнившую луковицу и задумчиво оглядев со всех сторон вгрызся в нее пеньками зубов. На землю упали пара капель сока, посыпалась шелуха. — А может лучше ты мне отсосешь?

— Я заплачу. — В голосе Сив слышалось явное напряжение.

— Конечно ты заплатишь. — Фыркнул старик. — Твой дух маленький и слабый и не хочет со мной драться, так? Не хочет лезть сюда. Видит. — Окинув двор широким жестом старик хихикнул. — Видит что это мое место. Мой дом. Мои долины. Твоя вторая сторона ссыться под себя и прячется как дворовая шавка, почуявшая волка. Ты слишком провоняла имперцами, шлюшка. Заразилась их страхом. Ты слабая, жалкая, мелкая. И всегда была такой. А потому ты мне заплатишь. Конечно, заплатишь, а потом отсосешь. И задницу мне лизать будешь. А потом все по новой. Снова и снова пока мне не надоест. Если будешь хорошо стараться, я дам тебе шанс уйти. Только южанчика-то ты мне оставишь. Погляжу как они с этой. — Кинув в сторону скорчившейся на земле Гретты чудовищный старик хохотнул, — Кувыркаться будут… Знаешь… — Голос чудовищного старика сорвался на доверительный шепот. — Я как-то, помнится поймал двоих. Легионеры или как их? Строили из себя воинов. Так они друг друга в жопы драли, даже когда я им из шкуры на ремни распускал. Аж похрюкивали. Любят они жизнь. Цепляются до последнего. Но большой папа медведь их все равно забрал. Да забрал. Так и сдохли. С херами в жопах.

— Поучительно. — Медленно кивнула дикарка. — Постараюсь это запомнить.

— А знаешь, что. — Глаза безумца сощурились превратившись в сверкающие ледяные щелочки. — Выпердывайся-ка ты отсюда, пока цела. Я сегодня добрый.

— Когда ты потерял свою вторую половину. Когда понял что твое колесо остановилось. Когда убил их. Своих родных. Свой клан… — Перенеся вес на правую ногу, дикарка медленно обвела взглядом двор. — Десять зим назад? Двадцать? Ты помнишь, что ты тогда почувствовал? И как ты живешь зная, что они сейчас смотрят на тебя?

— Двадцать семь зим. — Повертев в пальцах луковицу старик с хрустом распрямил спину. — И я помню это как будто все было вчера. Это было хорошо. Сладко. Ты не представляешь, как они кричали. О-о-о… Как они кричали. Сначала я брал их по одному. А потом, когда мужчины нашли наконец у себя в штанах яйца и пришли меня убивать, я наконец славно повеселился. Да… Хорошее было времечко. Натанцевался на славу. А потом пировал пол зимы. О да. — Закатив глаза безумец затрясся, раздался хлюпающий звук и по исподнему старика расползлось мокрое пятно. На доски крыльца упало несколько коричневых капель. — Ах, эти воспоминания. Продолжил старик как ни в чем не бывало. Старый медведь был доволен. Я был доволен. А они это заслужили. Каждый из них. Мелкие. Никчемные. Зачем было меня выгонять? Зачем отправлять сюда? Зачем оставлять в одиночестве словно ставшей бесполезной шавку? Почему не давали вдоволь крепкого меда, хлеба и молодых девок? Почему не кланялись при встрече? Они были гадкими, слабыми, бесполезными и тоже начали вонять югом и сраным белым богом. Потому я их и забрал. Это было так забавно…

По щеке старика побежали дорожки слез, но взгляд оставался острым.

— Ты сам боишься. — Голос северянки неуловимо изменился, стал глухим, скрежещущим, полным. — Духи говорят сегодня твой последний день.

Неожиданно налетевший ветер колыхнул облепляющие череп хозяина дома жидкие пряди и он улыбнулся. Открыто, честно, радостно.

— Ты еще не поняла, да? Каждый день, последний. — Бережно переложив наполовину обгрызенную луковицу в левую руку старик взмахнул правой и в его ладони, словно по волшебству, возникло нечто напоминающее, то ли искривленный, выгнутый дугой, меч-шотел, то ли восточную саблю. Длинная и обманчиво тонкая, изрядно тронутая ржавчиной полоса стали блеснув зазубринами на лезвии со скрежетом прошла по доскам крыльца оставляя в грязи след ощетинившегося щепой прогнившего дерева. — Я взял эту штуку в походе на юг. Когда мы встали перед городом южан. Он хорошо горел, этот город. Я первый вошел на стены. Они рубили меня мечами и топорами, кололи копьями, засыпали стрелами но великий отец, Медведь — смерть, объял меня и я тогда убивал их дюжинами. А мелкий южанчик у которого