Пепел чужих костров - Дмитрий Панасенко

— Не уверен, что это справедливые ставки. — Проследив за движением камешка Август улыбнулся. — Хотя… Почему бы и нет.

* * *

Стоящая между холмов избушка, то ли одно из иногда встречающихся в предгорьях пристанище для одиноких путников, то ли зимник охотников, напоминал гниющий труп. Нет, не щетинившейся гнилой соломой и ветками, словно прическа деревенского дурака, провалившейся крышей, не кособокими, вздыбленными треснувшими бревнами, стенами, не щербинами затянутых прохудившимся во многих местах скверно выделанным бычьим пузырем окнами. Запахом. Тяжелая вонь заброшенной бойни окутывала невесть кем поставленный дом тяжелой тошнотворной аурой, забивала нос и сжимала горло невидимыми липкими пальцами. А еще кости. Небольшой, огороженный, словно в насмешку невысоким плетнем дворик был буквально засыпан костями и полуразложившимися шкурами. Кости были повсюду. Ребра и лопатки валялись неопрятными грудами, насаженные на столбы плетня черепа, щерились трещинами и прорехами в зубах. Август зябко передернул плечами и невольно положил руку на рукоять скьявоны. В костях шкурах, копытах и выломанных рогах, кое-где проглядывали явно человеческие останки, то тут, то здесь, они складывались в режущий глаз болезненно давящий на сердце узор, словно какая-то непостижимая мозаика. Вдавленный в грязь гобелен смерти нещадно смердел и казалось сама почва мерно дышит выпуская новые и новые тошнотворные миазмы. Казалось вот, еще немного и он поймет, что именно начертано на земле поймет смысл этого отвратительного послания, но каждый раз когда казалось, что он близок к разгадке, узор неуловимо менялся оставляя после себя лишь болезненное чувство тошноты и… страха.

— Сив, тут никого нет. — Выдавил из себя юноша и сглотнув заполнившую рот кислую слюну поправил языком проскользнувший между зубов чуть отдающий горечью восковой шарик. Дикарка все же настояла на том, чтобы он как она выразилась, приготовился. Заставила его взять эту дрянь в рот и держать за щекой. И сейчас, почему-то это не казалось глупым. — Пойдем отсюда. Скорее.

— Будь готов, барон. — Бросила через плечо дикарка и перехватив поудобней свою секиру, перешагнула через лежащую на земле калитку. — Молчи. Держись сзади. А когда все начнется постарайся не попадаться под руку. Ты помнишь?.. Я могу тебя не узнать.

Когда начнется что?

Словно в ответ на его невысказанный вопрос в доме послышалось какое-то шебуршание, что-то с грохотом перевернулось, еле держащаяся на растянутых кожаных петлях дверь медленно отворилась и на порог избы вышло… чудовище.

Август с трудом подавил стон.

Старик был страшен. Высокий. Очень высокий, превосходящий Сив на добрую голову и при этом тощий как жердь. Весь какой-то хрупкий, перекрученный, перекособоченный, почти прозрачный. Острые ключицы и выступающие даже со спины ребра, казалось вот-вот прорвут покрытую слоем грязи кожу, лопатки острые-гребни, шея — птичья лапа, сплошной клубок острых костей и натянутых жил, лицо — покрытая сеткой застарелых рубцов, плотно обтянувшая деформированный, прикрытый редкими прядями истончившихся волос, череп, маска, пальцы — сухие прутья, руки и ноги — лапки паука сенокосца. Старик был почти гол, если не считать одеждой грязного исподнего, трясся и дергался при каждом движении, казалось, поднимись ветер и он полетит, словно гонимый потоком воздуха лист. Но все равно был страшен. Так страшен, что юноше захотелось упасть на колени и закрыв глаза и уши руками кричать во весь голос пока увиденное не исчезнет с лица земли. Наверное, дело было в глазах. Выпученные, не моргающие, куски покрытого сетью карминово алых прожилок древнего промороженного льда жгли словно угли. А еще в них таился голод. Тот голод, что он уже видел.

Привет, еда.

— Смотри-ка, кто к нам пожаловал. Кого пердячим ветром занесло. — Прошипело чудовище неожиданно звонким голосом и коротко хохотнув замотало готовой, казалось, вот-вот оторваться головой. Рассыпавшиеся по плечам зыбкие пряди встопорщились и череп старика стал напоминать траченный ветром одуванчик. — Обычно, когда меня скука одолевает, мне за развлекушками-потаскушками охотиться надо. Ноги ломать. Выслеживать. Силы тратить. А тут сами ко мне идут. Время кормежки, время кормежки, да… — Переведя взгляд страшных глаз с великанши на Августа старик рассеянно почесал обозначенный коричнево-желтым пятном на исподнем пах и захихикал. — Мясцо как на подбор. Северное посытнее и южное помягче. Ты, здоровила, конечно покрепче будешь, выдержишь подольше. А вот мальчиков я не люблю. Старость конечно не радость, выбирать не приходится, но больно уж он потрепан. Как будто с ним уже проигрались. Твоя работа? Небось, за место игрушки тебе? Это правильно, правильно… Южанчиков воспитывать надо, воспитывать. А то лезут и лезут. А глаз ты ему вынула, небось, за то, что плохо промеж ляжек тебе вылизывал. — На секунду замерев, старик по птичьи дернул головой и раздул ноздри огромного острого, словно вороний клюв, сплошь покрытого бородавками и прожилками носа. — Нет, нет. Ошибся. Надо же. Ошибся. Знакомая вонь. Да… Знакомая. От такого и не отмыться, да южанчик? Болит, небось до сих пор задница? Вы южанчики мягонькие, получше иной девки будете, вот йотунскому помету и выходит развлекушка-потаскушка. Жаль, хрен тебе не отрезали. Когда потаскушка с хреном я брезгую. Ну ничего, ничего. Щелкнув покосившимся частоколом кривых зубов со звуком, словно кто-то с размаху опустил крышку сундука, старик захихикал. — Я уж тебя подровняю. Да. Подровняю.

Переведя взгляд безумных глаз на дикарку, гигант повел перекрученными, стоящими одно выше другого плечами и оскалился пеньками изрядно прореженных подточенных зубов. — А ты… Чую, чую, чую. Горная кровь, густая да соленая. И дух в тебе есть. Не связанный, не запечатанный, не усиленный. И как он дорогу-то сюда торит… — С уголка рта безумца потянулась на грудь тонкая нитка черно-желтой слюны. — Небось перед каждой пляской по земле валятся-кататся приходиться, ножиком себя резать, да грибы поганые жевать. Ох, кого только матушка земля не носит. Стонет, но держит. Как и любая мать. Горько, горько мне. Старый я стал, а то бы такую красавицу уже давно на землю матушку повалил, да так оприходовал, что неделю бы ходить не могла. Но ничего. Мы повеселимся, да. Все равно повеселимся. Не мытьем так катаньем.

— Здесь женщина. Южанка. Отдай ее. — Голос дикарки был ровным и расслабленным будто она говорила о погоде.

— Игрушка? Ты за игрушкой моей пришла? — Тонкие пальцы старика дернулись словно лапки насекомого. — Хочешь посмотреть? Да. Хочешь. Конечно хочешь. Иди сюда, игрушка! ИДИ ПОКА Я НЕ СКОРМИЛ ТЕБЕ СОБСТВЕННУЮ МАТКУ!!

Крик ударил Августа в грудь с такой силой, что он пошатнулся. Ушам стало больно.

В доме вновь раздалось шуршание, и на пороге появилась бледная как смерть женщина. Августа замутило. От Гретты Альтдофф мало что осталось. Исхудавшая, белая до прозрачности она маленькими осторожными